на, целовала его поцелуйчи- ками. Точно пчелка ее губы возле губ его увиваются. И однажды стала и ужалила. Говорит ей Миша восторжен- но: «Нынче будет великий день – – записать его надо и празд- новать –: Огонь-небо сошло на меня, Огонь-небо взорвало небеса, и случились со мной чудеса. – «Ничего мне в жизни больше не надо; ничто меня в жизни не прельстит – не очарует, кроме света духовного. – Познал я сегод- ня смерть. «Открой, Мила Алексеевна, свою шею нежную, вынь за пазушки теплый серебряный крест – «здесь же хочу ему помолиться, к нему приложиться, ему посвя- титься, с тобой ради него про- ститься. Хочу из мира уйти». Улыбнулась Мила Алексеевна Мишиной ребячливости. А Миша впрямь становится хо- лоден – от людей затворяется, молится, лампаде кланяется, с грехами борется, с чертя- ми в чехарду играется. Умирают люди, рождаются, на разные дни пасхи приходятся, улицы с лица меняются. Миша больше ночами не молит- ся: у него больше грехов не на- ходится. Далеко до неба, к аду близко. Тучи над полями пустынными низко. Сходит Миша в поля, дышит Миша полями; ложится на тра- вы прошлогодние, к небу руки протягиваются. Горло сжимается, слезы из глаз текут. Слезы в траву падают. Где слеза упадет – цветок рас- цветет, голубой как кусочек неба. Расцветает, тянется к небу, как в море капелькой, а жизни ему один день – не дотянется, свянет, сморщится. А на месте его но- вым утром уж новый цветет. И так до поздней осени. Не сорвать его, как человечьей души, не вложить в букет, как печали. Зовут его Петровыми батогами – цикориев цвет. Вернулся Миша к сонцу – чело- вечеству. Бродит полями. От мысли пугается, от мысли встретить там Милу Алек- сеевну. Да нет ее, не находит. Только во сне видится лицо ее, только в памяти сквозит она, по-прежнему – ясная. По лугам, по пустырям: раз- ные травы от ветра мота- ются, качаются, дрожат, шеве- лятся. Острые – шершавые при- гибаются. Коварные – ползучие, точечки-сережки-кружевные дрожат, перепонки колючие татарника шевелятся. Разорвалось небо огненное, заня- лись руна облачков – бежит объятое пламенем стадо, клоч- ки шерсти разлетаются, го- ря, – на луга, на травы. Раскрывает объятия заря, по- гружает в свое тело – свои ароматы. От счастья застывшая земля оглупевшая, бледная, смежила черные ресницы в обонянии стра- сти; трепещет, поворачива-
