Я шел к Марине, сестре Андрея, однако перейти Садовое кольцо оказалось невозможно. Стройными рядами шли делегации студентов, ехали машины, наполненные маленькими смуглыми людьми в экзотических одеждах, механически махавшими флажками. Видно, они ехали уже несколько часов: из машин доносились тонкие усталые возгласы: «Ми-и-и-р! Ми-и-и-р!»
Мне же нужно было видеть Марину. Это началось еще с весны, со дня рождения Андрея. Чувства мои полыхали, «крыша поехала», как сейчас говорят. В голову лезли какие-то правильные книжные мысли: «Хочу быть ответственным за жизнь другого человека; хочу сделать ее счастливой и вообще хочу новой жизни и еще чего-то такого, что не объяснишь». Ни днем, ни ночью не могу найти покоя, все о чем-то думается, мечтается. Но понимаю же, что грезы эти никак не соотносятся с реальностью — жить вдвоем нам негде, снимать комнату — нет денег. И главное, что об этих моих планах не знает и не ведает сама Марина… Словом, в тот мой приезд мы с ней встретились два раза, просто гуляли в фестивальной толпе, разговаривали… И я уехал ни с чем в Ленинград, потом вместе с группой в Калининград и в Ялту.
В октябре заканчивались натурные съемки в Крыму. Из мрачного обугленного Калининграда мы попали в солнечную благополучную Ялту, в пору бархатного сезона. Это была совершенно другая картина… По вечерней набережной, залитой огнями, под шум прибоя солидно, с чувством собственной избранности прохаживалась советская номенклатура, удачливые тренированные «дикари», звезды советского кино — элита тех лет, в чьи ряды влились и снимавшиеся в картине Хейфица актеры Инна Макарова, Алексей Баталов, Борис Чирков. А мы сразу по приезде побежали купаться в море, которое Володя видел впервые. Холодная вода быстро остудила пылкие романтические чувства к «свободной стихии». Мы жестоко простудились. Еще целую неделю Володя охрипшим голосом читал стихи Волошина — он мечтал съездить в Коктебель.
Естественно, мы пошли в музей Чехова. Вдруг загрохотало на улице радио и сообщило оглушительную новость о запуске в космос первого советского спутника. Помню наш душевный подъем, чувство чистой и бескорыстной радости за страну! На какое-то время даже Чехов отошел на второй план.
Мы с Володей ожидали невиданных перемен, нам казалось, что перед нами открываются необъятные рубежи, и кто мог тогда подумать, что этот мальчик-романтик, этот тонкий поэт добровольно уйдет из жизни. Но это случится позже, через четыре года. А пока мы с жаром обсуждаем вышедший на экраны Ялты фильм «Летят журавли» и тончайшую игру Алексея Баталова в роли Бориса.
Когда мы снова встретились в институте после практики, то почувствовали, как выросли и обогатились за эти месяцы. Повидали новые места, узнали новых людей. А главное — участвовали в жизни съемочной группы. Теперь мы узнали на деле, что такое профессия режиссера, и хотелось поскорее добраться до курсовой работы, чтобы поработать самостоятельно.
Кто бы мог подумать? Андрей — мой шурин
Под Новый год я вернулся в Москву. В голове у меня было только одно: как быть, что делать с Мариной? Я был убежден, что она меня не любит. В полном отчаянии с горя полностью отдался учебе, репетициям, студенческой жизни, просмотрам фильмов.
Как-то Андрей, уже ставший уверенным мужем, окрыленный после практики, после общения с Марленом Хуциевым, спрашивает меня:
«Что у вас с Мариной? — по-моему, она ничего не хочет…» Вот тут я тебя не понимаю. Ты ее любишь, сам говорил. Так реши эту проблему!
Это было что-то новое. Обычно Андрей сдержан, щепетилен, подчеркнуто нейтрален. Он что, серьезно считает меня достойным сестры? А раз так, раз он сам об этом заговорил, значит, у меня есть хоть небольшой, но шанс. А как быть с Марией Ивановной? Уж она точно не мой союзник. В общем, любовь и сомнения обглодали меня до костей. Однако начал я развивать «бурную деятельность», как говорила позже Марина, и в марте 1958 года дело кончилось скромной студенческой свадьбой в ресторане «Прага».
Были, как положено, поздравительные речи, пожелания иметь не менее пяти детей, кое-какие подарки. Но мало-помалу атмосфера свадьбы раскалилась, и тут уж не обошлось без «милых» происшествий. Один из моих друзей, сильно набравшись смеси из водки, коньяка и шампанского, упорно предлагал своей соседке по столу уйти по-английски — у него есть свободная квартира, это сильный аргумент, и дело за малым: пусть она потихоньку передаст ему номерок от вешалки, и тогда они незаметно для всех скроются, страстно шептал он ей на ухо. Только не учел, что рядом с ней, по другую сторону, муж сидит. Стало быть, из этого ничего не вышло. А уж как умно все просчитал!
Может быть, дело дошло бы до драки, но в этот момент сверху «что-то» упало. Стол наш стоял недалеко от лестницы, ведущей на верхние этажи ресторана, оттуда это что-то и свалилось. На секунду все замерли — на полу, в полуметре от нашего стола, лежала разбитая ваза с цветами. Осколки и мокрые цветы веером разлетелись по полу, а кому-то зацепило и по ногам. Андрей, которому очень не понравилось, что на свадьбе его единственной любимой сестры бросаются вазами с цветами, мигом оказался наверху, в момент нашел виновника и схватил его за грудки. Любитель кидаться вазами пытался что-то объяснить Андрею, да не на такого нарвался — Андрей только крепче тряс его. Не знаю, чем бы все кончилось, если бы рядом не оказался Андреев друг, Володя Высоцкий. Что уж там было дальше, не ведаю, но вскоре мы увидели победителей. Они с достоинством спускались по лестнице, Высоцкий приветливо помахал ручкой нашему столу и исчез так же внезапно, как появился. Андрей же подошел к нам и, скрывая улыбку, предложил всем наполнить бокалы…
После свадьбы мы с Мариной поселились в Лебяжьем переулке в чужой, но отдельной комнате. Но через месяц-другой Мария Ивановна сняла для Андрея и его жены комнату в доме по соседству, а я переехал на Щипок к Марине. Спал на Андреевой кровати, смотрел на старые, когда-то красивые обои, шкаф с книгами, фотографии, потолок, серый и требующий ремонта. За низкими окнами, едва возвышавшимися над землей, время от времени мотались с мусорными ведрами соседи…
«Эхо войны»
В марте 1958 года в нашей мастерской собрались мастера и студенты — для важного разговора о предстоящих курсовых работах. Было шумно и, как всегда, сильно накурено. С темами курсовых у нас было плохо: вроде их и много, а конкретного ничего нет. Существовало два типа тем или идей: одна — советская, героическая, другая — непонятно какая. Всем подспудно мерещилось что-то неопределенное, непременно гениальное. Сейчас это «неопределенное» сформулировать легче: хотелось обращения к экзистенции человека, к его внутреннему неидеологизированному миру, а не просто к внешней героической теме.
В конце того затянувшегося допоздна обсуждения, курения и безнадеги Ромм сказал:
— В «Комсомольской правде» напечатан очерк журналиста Аркадия Сахнина о найденных в Курске немецких снарядах. Экскаваторщик копал траншею на оживленной городской улице, и ковш экскаватора обнажил головки снарядов, лежавших друг на друге. О своей находке рабочий сообщил властям. Журналист описывает эвакуацию жителей и опасный труд саперов по разминированию. В финале очерка снаряды вывозятся за город и взрываются. Прочтите, подумайте, — закончил Михаил Ильич.
Из всего курса, кажется, только мы с Андреем заинтересовались этим очерком. Достали газету, открыли нужную страницу. «Эхо войны» — заголовок жирным шрифтом на всю полосу. Тревожная героическая интонация: подвиг советских саперов, смертельный риск при обезвреживании мин и снарядов, спасение города и его жителей. Капитан Горелик, руководитель операции, награжден орденом.
Мне очерк в качестве основы будущего сценария понравился. Но, хорошо зная Андрея, его тонкий вкус и приверженность к высокому искусству, я сильно сомневался, что эстет Тарковский возьмется за эту довольно банальную, дежурную тему. К моему удивлению, он — правда, скептически хмыкнув, — сказал: «Да, Саша, давай сделаем!»
И тут мы задумались. Что такое героизм в мирное время? Что это такое в художественном
