первый трагик Великобритании решил принять вызов первого комика Америки. Мак-Кормик снова начал монолог Гамлета: «Мой бедный Йорик! Я знал его, Горацио».
С интересом выслушав сообщение и недоуменно оглядев череп, незнакомец повторил свой реверанс и, заранеё извиняя ненормального с черепом, вежливо представился:
— Вообще-то меня зовут Рамирес.
У Гамлета непроизвольно вырвался первый смешок. Смех нарастал и в зале. Провал становился неминуемым, и, признавая свое поражение, Мак-Кормик умоляюще прошептал комику:
— Пожалуйста, уходите отсюда.
Нет, капкан захлопнулся. Этот так называемый Рамирес использует шанс до конца. С самым непосредственным видом еще раз извиняется, отвешивая второй поклон, и задумчиво пристраивается за спиной, делает вид, что вслушивается в наверняка знакомый с детства монолог.
— Человек бесконечно остроумный, чудеснейший выдумщик, он тысячу раз носил меня на спине. У меня ком к горлу подступает при одной мысли… — пытался продолжать Мак-Кормик.
Он был великий трагик. В этом месте зал обычно рыдал, но теперь всё зрители давились от смеха.
Рамирес, заложив руки за спину, вышагивал вслед за чудаком в замызганном кафтане с мечом — явно знатным, но обедневшим дворянином — и удивленно вслушивался в его горячечный бред.
— Простите, что помешал вашему разговору, но…
Мак-Кормик чересчур зачастил, услышав за спиной начало явно заранеё отрепетированной реплики. Он решил портить игру соперника, не давая тому произносить «домашние заготовки» и выдавать их за экспромты.
— Я тысячу раз беседовал с ним в моем воображении, а теперь как отвратительно мне себе это представить. Здесь были губы, которые я целовал сам не знаю сколько раз…
Рамирес недоумевал: кто решился доверить сумасшедшему оружие? То, что сейчас услышал собственными ушами, не укладывалось в голове. более очевидных признаков потери рассудка и быть не могло. Даже товарищ чудака раскрыл рот в изумлении. Видимо, помрачение разума начало проявляться только что. Возможно, причиной этому стало его, Рамиреса, неожиданное появление. Тогда для бедняги еще не всё потеряно. Можно попытаться ненавязчиво вернуть помутившийся рассудок к действительности:
— Сэр, конечно, что бы вы ни чувствовали, господа, друг к другу, но разговаривать с пустым черепом — это, знаете ли…
Все, всё было кончено. Этот Рамирес добил его окончательно. Нервы Мак-Кормика не выдержали. На смех в зале он уже не обращал внимания. Забыл и о трещине в черепе, отпустил её пальцем — и Йорик при каждом шаге глухо пощелкивал беззубым ртом. С каким удовольствием Мак-Кормик повыбивал бы ровно поблескивающие зубы Рамиреса. Не беда, что тот и ростом повыше и в плечах пошире. Ведь он, Мак- Кормик, шотландец!
— В чем дело? Что за срань ты несешь, дерьмовая голова?
Рамирес опешил: такого он еще не слышал на Земле. Но фраза сразу же понравилась своей звучностью.
— Что такое дерьмовая голова? — спросил он.
Мак-Кормик просиял. Теперь он был готов простить Рамиресу сорванное представление, наверняка угробленную карьеру трагика. Всемирно известный актер, возвышенный в монологах и неземных страстях на сцене, в жизни оказался простым коллекционером бранных выражений. Черт побери, этот Рамирес начинал ему нравиться. Да и вообще, смех в зале намного приятнеё слез. Напряжение на сцене стало спадать, но тут на выручку артисту выбежал вызванный кем-то менеджер труппы — широкоплечий и плотный папаша Кирстон. В нем было пудов шесть мощного, полного энергии тела. Всюду опаздывая, он возмещал потери времени тем, что при появлении начинал действовать сразу же. Выскочив из-за кулис, Кирстон замахал руками, крикнул Рамиресу:
— Уходите со сцены!
Мак-Кормик, внимательно наблюдавший за Санчесом, мог поклясться, что при слове «сцена» в глазах Рамиреса мелькнуло озарение. Просветлевшим взглядом обвел тот партер, галерку, сцену, потом перевел взгляд на него, Мак-Кормика.
— Прошу извинить.
«Ты смотри, в Гленко появился театр», — Рамирес представил, как его появление должны были воспринять зрители и актеры, и усмехнулся. Играть так играть! Рамирес без всякого смущения поклонился публике и трагически продекламировал:
— Пожалуй, действительно достаточно этих бесполезных слов. Мне пора, пора в путь!
Рамирес направился к выходу. Горец смог материализовать его на Земле, у него хватило на это энергии. Вероятно, у Мак-Левуда состоялся поединок с кем-то из бессмертных. Возможно, Конору сейчас грозит опасность. Если так, то стоило вооружиться. Рамирес резко повернулся, подошел к Мак-Кормику и вытащил у него из ножен меч. Слава Богу, клинок был не бутафорский. Дурачась от радости, Рамирес поклонился обезоруженному Мак-Кормику:
— Прощай, дерьмовая голова! — потом отвесил реверанс публике, захлебывающейся от восторга: — Прощайте и вы! — и размашисто пошагал в свой далекий путь.
Мак-Кормика самый злейший враг не упрекнул бы в тугодумии. Конечно, незнакомец не был великим комиком Стерри. Но кто он, этот Рамирес, Мак-Кормик не знал. Он только мог поклясться, что в зрительном зале, а, может, и во всей Англии никто не объяснит, откуда взялся таинственный шотландец в старинном охотничьем камзоле. Великий трагик не удивился бы, увидев как Рамирес у выхода из театра задержался у зеркала внимательно рассматривая свое отображение, как, удовлетворенно пригладив лысеющую голову и поправив за поясом меч, хмыкнул:
— Неплохо сохранился.
Рамирес, оторвавшись от зеркала, широко распахнул дверь и вышел в серый полумрак позднего вечера. Шагнув прямо на транзитное шоссе Илвернесс-Форфар, проходившеё близ черного входа в «Гленкус», Санчес едва не попал под черную громадину автофургона. Отпрянув и с интересом проводив взглядом быстро исчезающую громаду «Бенетона», спешащую к энергоустановке «Февраль». Рамирес задумчиво произнес:
— Какой прогресс со времен лошади.
Это было похоже на последствия стихийного бедствия страшной силы: всё вокруг горело и дымилось, замкнувшиеся электрические провода раскалились докрасна, местами продолжали активно искрить. Разбросанные повсюду черные каркасы сгоревших машин усугубляли картину. Обитателей соседних жилых кварталов близкий бой нисколько не взволновал, а уличные ротозеи давно перевелись в этом сером и унылом мире. Каждый думал о насущном хлебе, чужие проблемы уже давно никого не трогали.
Луиза выбралась из своего убежища и теперь как-то бессмысленно бродила по улице, одолеваемая смутными предчувствиями. Она не была свидетельницей конца сражения, но что-то подсказывало — опасности больше нет. Перед глазами до сих пор отчетливо стояла картина, которую ей довелось увидеть: профессор застыл в неестественной позе с обращенными к небу руками и запрокинутой головой: зигзагоподобные потоки какой-то лучистой энергий безжалостно мучили его тело; он страшно стонал и кричал, потом обессилено замолк. Что-то подобное Луиза видела только однажды, когда еще работала в Корпорации. При установке силовых агрегатов одни молодой сотрудник по неопытности или по невнимательности замкнул собою два мощных проводника.
Через несколько долгих мгновений от него остался только пепел. Хоронить было нечего. С профессором всё происходило по-другому, энергия как бы впитывалась в его тело.
Досмотреть сцену загадочного истязания Мак-Левуда Луиза не смогла. Внезапно раздавшиеся над головой звуки, похожие на рев реактивных двигателей и бомбежку, заставили сработать инстинкт самосохранения. Когда она выглянула из контейнера еще раз, дым заполнил буквально всё пространство между постройками и абсолютно ничего нельзя было увидеть. Через некоторое время грохот переместился
