вы тут ничего не поймете, если бы я даже и решился сообщить вам содержание ее,
— ответил он мне резко и принял прежнюю свою позу, продолжая читать.
Как будто ужаленный, отскочил я от него, успев лишь мельком заглянуть
в его книгу, — она была английская… Мы не могли оставаться спокойными
зрителями такого изолированного положения среди нас. Многие обижались,
другим стало это надоедать, а некоторые даже и волновались. Каждый хотел его
разгадать, узнать затаенные его мысли, заставить его высказаться.
Попечителем был тогда известный в Москве богатый вельможа — князь
Голицын. Только это мы и знали о нем, да знали еще его большой, барский дом на
Пречистенке и прекрасную дачу, Кузьминки, в семи верстах от Москвы, куда
нередко отправлялись гулять пешком взад и вперед. Знали также все ходившие в
обществе анекдоты о его широкой благотворительности, о его роскошных
праздниках, даваемых во время посещения Москвы царскою фамилией, — и
больше ничего.
До 1848 года устройство наших университетов было чисто
демократическое. Двери их были открыты всякому, кто мог выдержать экзамен и
не был ни крепостным, ни крестьянином, ни уволенным своей общиной.
Наш университет в Москве был святилищем не для нас одних, учащихся,
но и для их семейств, и для всего общества. Образование, вынесенное из
университета, ценилось выше всякого другого. Москва гордилась своим
университетом, любила студентов, как будущих самых полезных, может быть,
громких, блестящих деятелей общества. Студенты гордились своим званием и
дорожили своими занятиями, видя общую к себе симпатию и уважение. Они
важно расхаживали по Москве, кокетничая своим званием и малиновыми
воротниками. Даже простые люди, и те при встречах ласково провожали юношей
в малиновых воротниках...
Развлекаемый светскими удовольствиями, Лермонтов, однако же,
занимался лекциями, но недолго пробыл в университете...
Мне здесь довольно весело: почти каждый вечер на бале. Но великим
постом я уже совсем засяду. В университете всё идёт хорошо.
...Вследствии какой-то истории с одним из профессоров, в которую он
случайно и против воли был замешан, ему надо было оставить Московский
университет, и в конце 1832 года он отправился с бабушкой в Петербург, чтобы
поступить в тамошний, но вместо университета он поступил в Школу гвардейских
прапорщиков и кавалерийских юнкеров, в лейб-гвардии Гусарский полк.
История эта, за которую и я просидел в карцере, стоит того, чтоб
рассказать ее.
Малов был глупый, грубый и необразованный профессор в политическом
отделении. Студенты презирали его, смеялись над ним.
