разные песни. Лермонтов немедленно присоединялся к поющим, прегромко
запевал совсем иную песню и сбивал всех с такта; разумеется, при этом
поднимался шум, хохот и нападки на Лермонтова.
Теперь он еще больше уходит в себя, еще больше скрывает от товарищей
свой внутренний мир, выказывая только одну сторону — отзыв на их затеи...
Вам одной я могу говорить все, что думаю, и хорошее, и дурное; я уже
доказал это своей исповедью...
Мне кажется, что если бы я не сообщал вам о чем-нибудь важном, что со
мною случилось, то наполовину бы прошла моя решимость. Верьте не верьте, а
это так; не знаю почему, но, получив от вас письмо, я не могу удержаться, чтоб не
отвечать тотчас же, как будто я с вами разговариваю.
В числе товарищей его был Василий Вонлярлярский, человек тоже
поживший, окончивший курс в университете и потом не знаю, вследствии чего и
каких обстоятельств, добровольно променявший полнейшую свободу на
затворническую жизнь в юнкерской школе. В эпоху, мною описываемую, ему
было уже двадцать два или двадцать три года. Эти два человека, как и должно
было ожидать, сблизились. В рекреационное время их всегда можно было застать
вместе. Лярский, ленивейшее создание в целом мире (как герой «Женитьбы» у
Гоголя), большую часть дня лежал с расстегнутой курткой на кровати. Он лежал
бы и раздетый, но дисциплина этого не дозволяла.
Кн. 8. С. 588. (Далее цит. как:
Лермонтов, Лярский, Тизенгаузен, братья Череповы, как выпускные, с
присоединением к ним проворного В. В. Энгельгардта и составляли по вечерам
так называемый ими «Нумидийский эскадрон», в котором, плотно взявши друг
друга за руки, быстро скользили по паркету легкокавалерийской камеры, сбивая с
ног попадавшихся им навстречу новичков. Ничего об этом не знавший и
обеспокоенный стоячим воротником куртки и штрипками, я, ни с кем еще не
будучи знаком, длинными шагами ходил по продолговатой, не принадлежавшей
моему кирасирскому отделению легкокавалерийской камере, с недоумением
поглядывая на быстро скользящий мимо меня «Нумидийский эскадрон», на
фланге которого, примыкающем к той стороне, где я прогуливался, был великан
кавалергард Тизенгаузен. Эскадрон все ближе и ближе налетал на меня: я
сторонился, но когда меня приперли к стоявшим железным кроватям и сперва
задели слегка, а потом, с явно понятым мной умыслом, порядочно толкнули
плечом Тизенгаузена, то я, не говоря ни слова, наотмашь здорово ударил его
кулаком в спину, после чего «Нумидийский эскадрон» тотчас рассыпался по
своим местам, так же не говоря ни слова, и мы в две шеренги пошли ужинать.
1915. № 5. С. 71
Лермонтов был довольно силен, в особенности имел большую силу в
руках, и любил состязаться в том с юнкером Карачинским, который известен был
по всей школе как замечательный силач — он гнул шомполы и делал узлы, как из