получивший название «Школьной зари» и просуществовавший недолго; его
вышло, кажется, не более 7 нумеров. Предполагалось издавать журнал
еженедельно... Тут-то Лермонтов поместил ряд своих поэм, заслуживших ему
известность «нового Баркова». Произведения эти отличались жаркою фантазией и
подчас прекрасным стихом, но отталкивали цинизмом и грязью, в них
заключающимися. Юнкера, покидая Школу и поступая в гвардейские полки,
разносили в списках эту литературу в холостые кружки «золотой молодежи»
нашей столицы, и, таким образом, первая поэтическая слава Лермонтова была
самая двусмысленная и сильно ему повредила.
Когда затем стали появляться в печати его истинно прекрасные стихи, то
знавшие Лермонтова по печальной репутации эротического поэта негодовали, что
этот гусарский корнет «смел выходить на свет со своими творениями». Бывали
случаи, что сестрам и женам запрещали говорить о том, что они читали
произведения Лермонтова; это считалось компрометирующим. Даже знаменитое
стихотворение «На смерть Пушкина» не могло исправить этой репутации, и
только в последний приезд Лермонтова в Петербург за несколько месяцев перед
его смертью, после выхода Собрания его сочинений и романа «Герой нашего
времени», пробилась его добрая слава. Но первая репутация долго стояла помехою
для оценки личности поэта в обществе, да и теперь еще продолжает давать себя
чувствовать.
Таких нумеров журнала набралось несколько. Не знаю, что с ними
сталось; но в них много было помещено стихотворений Лермонтова, правда,
большею частью не совсем скромных и не подлежащих печати, как, например,
«Уланша», «Праздник в Петергофе» и другие. «Уланша» была любимым
стихотворением юнкеров; вероятно, и теперь, в нынешней школе, заветная
тетрадка тайком переходит из рук в руки.
И когда в одну из минут просветления он говорит о «пороках юности
преступной», то это выражение — увы! — слишком близко к действительности. Я
умолчу о биографических фактах, — скажу лишь несколько слов о стихотворных
произведениях, внушенных этим демоном нечистоты. Во-первых, их слишком
много, во-вторых, они слишком длинны: самое невозможное из них есть большая
(хотя и неоконченная поэма) поэма, писанная автором уже совершеннолетним, и
в-третьих, и главное — характер этих писаний производит какое-то удручающее
впечатление полным отсутствием той легкой игривости и грации, каким
отличаются, например, подлинные произведения Пушкина в этой области. Так как
я не могу подтвердить здесь суждение цитатами, то я поясню его сравнением. В
один пасмурный день в деревне я видел ласточку, летающую над большой
болотной лужей. Что-то ее привлекало к этой болотной влаге, она совсем
опускалась к ней и, казалось, вот-вот погрузится в нее или хоть зачерпнет крылом.
Но ничуть не бывало: каждый раз, не коснувшись поверхности, ласточка вдруг
поднималась вверх и щебетала что-то невинное. Вот вам впечатление,
производимое этими шутками у Пушкина: видишь тинистую лужу, видишь
ласточку и видишь, что прочной связи нет между ними, — тогда как
порнографическая муза Лермонтова — словно лягушка, погрузившаяся и прочно
засевшая в тине.
Одно только произведение выходит из ряда эротических сочинений
