школы.
Все юнкера, его товарищи, знали ее, все ее уважали и любили. Во всех она
принимала участие, и многие из нас часто бывали обязаны ее ловкому ходатайству
перед строгим начальством. Живя каждое лето в Петергофе, близ кадетского
лагеря, в котором в это время стояли юнкера, она особенно бывала в страхе за
своего внука, когда эскадрон наш отправлялся на конные учения. Мы должны
были проходить мимо ее дачи, и всегда видели, как почтенная старушка, стоя у
окна, издали крестила своего внука и продолжала крестить всех нас, пока
длинною вереницей не пройдет перед её домом весь эскадрон и не скроется из
виду…
Однажды к нам приходит старая тетушка Арсеньева вся в слезах.
«Батюшка мой, Николай Николаевич! — говорит она моему мужу. — Миша мой
болен и лежит в лазарете школы гвардейских подпрапорщиков!»
Этот избалованный Миша был предметом обожания бедной бабушки, он
последний и единственный отпрыск многочисленной семьи, которую бедная
старуха видит угасающей постепенно. Она испытала несчастье потерять всех
своих детей одного за другим. Её младшая дочь мадам Лермонтова умерла
последней в очень молодых годах, оставив единственного сына, который потому-
то и превратился в предмет всей нежности и заботы бедной старушки. Она
перенесла на него всю материнскую любовь и привязанность, какие были у неё к
своим детям.
Годом позднее Лермонтова, определяясь в гвардейские уланы, я поступил
в ту же школу и познакомился с ним как с товарищем. Вступление его в юнкеры
не совсем было счастливо... Сильный душой, он был силен и физически и часто
любил выказывать свою силу. Раз после езды в манеже, будучи ещё, по
школьному выражению, новичком, подстрекаемый старыми юнкерами, он, чтоб
показать своё знание в езде, силу и смелость, сел на молодую лошадь, ещё не
выезженную, которая начала беситься и вертеться возле других лошадей,
находившихся в манеже. Одна из них ударила Лермонтова в ногу и расшибла ему
её до кости, его без чувств вынесли из манежа. Он проболел более двух месяцев,
находясь в доме у своей бабушки Е.А. Арсеньевой, которая любила его до
обожания. Добрая старушка, как она тогда была огорчена и сколько впоследствии
перестрадала из-за нашего поэта.
Мы нашли его не прикованным к постели, а лежащим на койке и
покрытым солдатской шинелью. В таком положении он рисовал и не
соблаговолил при нашем приближении подняться. Он был окружен молодыми
людьми, и думаю, ради этой публики он и был так мрачен по отношению к нам,
пришедшим навестить его… Мой муж обратился к нему со словами привета и
представил ему новую кузину. Он смерил меня с головы до ног уверенным и
недоброжелательным взглядом. Он был желчным и нервным и имел вид злого
ребёнка, избалованного, наполненного собой, упрямого и неприятного до
последней степени… В первый раз я увидела будущего великого поэта
Лермонтова. Должна признаться, он мне совсем не понравился. У него был злой и
