— Вот тут-то и встаёт финансовый вопрос…
— Давайте поговорим о финансах: это моя область. Здесь я чувствую себя более свободно, чем во всех ваших идеологических и гуманитарных рассуждениях… Заметьте, что я им придаю их действительное значение: сначала нужно иметь Идею, не так ли, а затем уже пытаться её реализовать… Для этого и необходимы в этом падшем мире поэты, подобные вам, и финансисты, как я! Нам суждено было встретиться рано или поздно, месье Серваль… И благодаря нашему тесному сотрудничеству может появиться на свет собор Сент — Мартьяль.
— Мне бы хотелось уточнить для вас, что лично я не прошу у вас ни сантима для себя самого, не имея никаких персональных нужд. Я живу в одной мастерской на улице Вернэй, единственной, что принесла мне профессия дизайнера.
— А что дают вам сборы пожертвований?
— В течение первых десяти лет, с 1930 по 1940 год, я смог накопить настоящее маленькое состояние в таких хождениях — всякий раз, когда работа позволяла несколько часов передышки — из ресторана в ресторан, из гостиницы во дворцы, из дансингов в ночные заведения, из дома в дом, из подъезда в подъезд… Вы, будучи финансистом, вероятно, никогда бы не подумали, что сбор пожертвований может быть прибыльным делом, особенно в многолюдных местах! Люди, чувствующие себя на виду у всех, обычно стараются выглядеть великодушными по отношению к своим согражданам! Но когда я оказывался один на один с некоторыми из них, возникали трудности: эгоизм и презрение брали верх… Наверное, то, что мне удалось собрать за этот период, покажется незначительным человеку вашего размаха, привыкшему ворочать большими суммами… Но могу с гордостью вам признаться, что накопил что-то около трёх миллионов, заработанных франк за франком: за этим стоит впечатляющее число километров, пройденных пешком по Парижу, а также лестничных ступенек во всех кварталах города. Не всегда это были наиболее богатые кварталы, такие как VII, VIII, XVI или XVII, оказавшиеся не самыми щедрыми! Но знали бы вы, сколько доброты и великодушия я нашёл в Гренеле, Бельвилле и Менильмонтане!
… Я полностью сохранил эти деньги: они представляют собой первую каплю, которая, прибавленная ко многим другим, переполнит чашу изобилия для создания прекрасного произведения искусства.
— И какова же полная сумма, необходимая, по-вашему, чтобы наполнить чашу?
— При известной стабильности нашей жалкой денежной системы и учёте курса франка я вам ответил бы, что понадобится около десятка миллиардов…
— Это действительно впечатляющая цифра!
— Когда есть вера в то, что хочешь предпринять, деньги не в счёт.
— У вас во Франции есть одна старинная поговорка, которую, как мне кажется, можно применить к вам с большой точностью: «Только вера спасает». Вы, должно быть, на верном пути, месье Серваль. Оставьте мне, пожалуйста, ваш адрес. А есть ли у вас телефон?
— Телефон я поставлю, только когда он будет необходим, чтобы начать непосредственную работу по строительству! А сейчас я просто не хочу отягощать свой бюджет никакими бесполезными расходами. У меня также твёрдое намерение сохранить свой командный пост в моём чердачном помещении на улице Вернэй, потому что именно в этом скромном окружении созревала во мне творческая идея, и нет никакой причины, чтобы распоряжения о её воплощении исходили не отсюда.
— Вы понимаете, дорогой месье Серваль, что мне понадобится несколько дней на размышления. Но будьте спокойны: это не затянется слишком долго! У меня справедливая репутация человека быстрых решений… Нужно, чтобы я сам свыкся с этой идеей… Сегодня только вы меня немного опьянили этим первым описанием вашего собора… В ближайшее время я дам вам знать. Во всяком случае, ваш проект меня заинтересовал…
«Месье Фред» закончил пожёвывать свою сигару и встал. Беловолосый человек последовал его примеру и, не подавая руки, направился к двери. Уже выходя, он повернулся и заявил:
— Понимаю и одобряю, месье, ваше намерение всё разумно обдумать. И убеждён, что в течение этого времени вы поймёте, что мой проект не утопия. По крайней мере, он достоин уважения. И он, возможно, переменит ваше мнение, сложившееся в ходе вашей карьеры, когда вам, должно быть, приходилось сталкиваться со столькими сомнительными личностями, предлагавшими вам ещё более безумные предприятия
О чём вы говорите, дорогой месье Серваль? Благодаря вам. я имел возможность в течение получаса окунуться в настоящий очищающий и омолаживающий поток! В самом деле, я испытал чудесное чувство… Даже если бы нам не пришлось больше встретиться когда-либо, я вас уверяю, что никогда не забуду ваше любезное посещение… Но, думаю, этого не произойдёт! И говорю вам поэтому: до скорого свидания!
Таковым было прощание с «Месье Фредом».
Во время последовавшего за этим завтрака разговор финансиста с его прекрасной подругой был посвящён исключительно Андре Сервалю.
Эвелин была далеко не глупым человеком. Она обладала особенной чуткостью, бывшей, по видимости, уделом, тех, кто испытывал в детстве страдания, которая возмещала недостаток образования необычайно сильным чувством интуиции.
Как и большинство женщин, она во всём полагалась на инстинкт или первое впечатление, что почти всегда и определяло её последующие действия. Её жизнь была довольно сумбурной, хотя она едва достигла тридцати: жизнь, полная целого каскада загадочных авантюр, которые она не очень жаждала предавать всеобщей огласке. Все, однако, сомневались, что Рабирофф был её первым покровителем, предполагая наличие многих других до него, но никто не рисковал делать более определённые предположения. Эвелин необходимо было немного тени над прошлым…
Эта женщина, прекрасная и волнующая, стала известна именно благодаря своей связи с финансистом.
Со вниманием выслушав любовника, Эвелин стала уговаривать своим по обыкновению пленительным и в то же время убедительным голосом, которому «Месье Фред' был не в силах противостоять:
— Этот человек — истинный пророк, но как можно догадаться из того, что вы рассказали мне о вашей с ним встрече задаться из того, что вы рассказали мне о вашей с ним встрече сегодня утром, у негоабсолютная вера в этот собор, который он считает своим творением… И вы увидите, что рано или поздно — как все те, кем движет такая вера и как многие полоумные — он достигнет своей цели. И почему бы не использовать такую природную силу? Почему бы как-нибудь не направить в нужное русло этот энтузиазм, скажем, на что-то практичное, как вы умеете это делать, не только для увеличения доходов, но и на что-нибудь более серьёзное и выгодное? Разве в последнее время, Фред, вам не надоедают эти мелкие дела, которые хорошо бы вообще стереть из памяти? Будет даже замечательно, если вы примете облик крупного воротилы бизнеса, имеющего щедрое сердце, без колебания проявляющего интерес к чему-то благородному, с целями не национальными, но скорее филантропическими. Ваше положение только выиграет от этого! И кто знает, может быть, этот собор-призрак принесёт вам красную орденскую ленту? Что вы об этом думаете?
— Признаюсь, я бы не отказался от подобного знака отличия… Я также думаю, Эвелин, что вы рассуждаете как богиня! Ваше деловое чутьё начинает утончаться…
— Разве может быть иначе, мой милый, если находишься в вашем обществе? Вы великолепный учитель…
Она улыбнулась при этих последних словах улыбкой, вмещающей в себя всё обольщения мира… Но она больше не задумывалась над только что сказанным. Если она и пыталась вовлечь «Месье Фреда» в то, что она уже назвала, по своему практичному складу ума, «авантюрой с собором», то это имело совсем другую цель, чем забота о респектабельности своего покровителя… Причина, толкнувшая молодую женщину к действию, была, так сказать, более личной, более женской по своей природе: прекрасная Эвелин думала только о человеке с белыми волосами. С тех пор, как она его увидела в первый раз в жизни, накануне вечером, она пыталась убедить себя, что она обманывается, что она сама впадает в безумие… Но ничего не могла с собой поделать: сама страсть переполняла её радостью. Никогда ещё ничего подобного с ней не случалось: это была мгновенная и безрассудная вспышка молнии, со всеми последующими прелестями, непредвиденными и странными… Она, Эвелин, один из самых блистательных манекенов столицы, имеющая самое богатое содержание, женщина, которой больше всего завидовали и которую желали в то же время,
