ехать на телеге с обозом. Не согласились они остаться и с третьей ротой в районе Мыльницы, которой было приказано действовать в тылу группировки карателей.
Детдомовцам, уже понюхавшим пороху, хотелось принять участие в защите Бегомльского района, полностью очищенного от захватчиков и жившего уже несколько месяцев по законам Советской власти. Над Бегомлем гордо развевалось родное красное знамя. Это был дорогой сердцу каждого партизана и белоруса островок Советской власти на оккупированной земле.
Убеждая юных партизан ехать с обозом ради сохранения сил, я вспомнил первую встречу с ними поздней осенью возле мельницы в Антополье. Насквозь промокшие ребята упорно искали что-то на дне речушки у плотины, не обращая внимания на холодный дождь и студеный ветер. Я спешился, подошел к ним и, стараясь преодолеть шум воды, крикнул:
— Здорово, хлопцы! Что, налимы попадаются?
— Лучше проваливай отсюда, — грубовато ответил другой, нехотя повернувшись в мою сторону. Детдомовцы, устремив взгляды на берег, замерли без движения. Постояв несколько секунд молча, они негромко заспорили, размахивая раскрасневшимися от холода руками. До меня донеслись отрывки фраз: «…Он же со звездочкой…», «Сам бачу, а ты откуда знаешь, что у него под звездою? Белошивый[17] тоже может нацепить к шапке звезду и ходить, вынюхивать, где чем пахнет…», «Нет, это наш…»
— Чего расшумелись, братва? — спросил я.
— Да вот спорим: белошивыи ты или красный? — неуверенно ответил один.
— Красный, хлопцы!
— А ты не гнешь?
— Честное пионерское, ребята, не гну!
— А чем докажешь?
Пришлось достать и показать свое удостоверение. Мне нередко приходилось и раньше и потом делать это, чтобы доказать причастность к партизанам. Но с таким внутренним волнением и гордостью я не показывал его даже ни одному взрослому.
Ко мне на берег быстро вскарабкался стройный паренек лет пятнадцати. Это был Костя Комаров. Вытерев руку о рубаху, Комаров осторожно взял документ и впился в него глазами. Не спеша прочитав его, он быстро взглянул на меня восхищенным и в то же время удивленным взглядом. Затем обернулся к друзьям и, не выдержав, крикнул:
— Ребята, да это комиссар наших партизан! Выходи живее!
Мокрые ребята быстро окружили меня. Столь неожиданная новость оказала на них неотразимое впечатление. Надевая рубахи и штаны, они с ног до головы оглядывали меня. Восторженные взгляды не раз прошлись по моему автомату, пистолету и доброму коню.
— И не страшно одному ездить, когда кругом полно фрицев? — не вытерпел самый младший.
— Ладно молоть чепуху, — ответил за меня Костя. — Раз ездит, значит не страшно! — И, обратившись ко мне, сказал, подбирая подходящие слова, от которых давно отвык: — Так вот какое дело… Ты, то есть вы… товарищ… комиссар, нам и нужны позарез…
— Нет, хлопцы, так дело не пойдет, — перебил я его. — Видать, у нас пойдет серьезный разговор, а мы стоим на виду, под дождем да на ветру. Давайте укроемся в кустах…
Минут через десять мы вели разговор возле потрескивающего костра. Изголодавшиеся ребята трясущимися руками сначала осторожно взяли по ломтику хлеба да маленькому кусочку сала из моего неприкосновенного запаса. Старший паренек, тихо поблагодарив меня, кратко поведал о пережитых ими невзгодах. Я с волнением выслушал это повествование.
Каждый понимает, что у любого подростка, попадающего в детский дом, нелегкая судьба. А у этих, оставшихся в оккупации, она сложилась исключительно трудно. К холоду, недоеданию и сиротству прибавилось еще и более тяжкое испытание. Гитлеровские медики, испытывая острый недостаток в запасах свежей крови, решили превратить детдом в филиал донорского пункта. Узнав это, советские люди рассредоточили ребят по деревням. Немцам временно пришлось отказаться от своей затеи. Но вскоре они стали готовиться к тому, чтобы выловить воспитанников детдома и вывезти их в Германию. На этот раз часть детдомовцев бежала из деревень в лес. Гитлеровцам все же удалось выловить несколько десятков воспитанников этого детдома. Они доставили детей в специальный детский лагерь, который находился в Минске. Из этих ребят выжили единицы: фашистские варвары в белых халатах со свастикой брали детей группами по 10—15 человек в какую-то «клинику» и выкачивали из них кровь до последней капли. Обескровленных, мертвых детей вывозили ночью за город и зарывали в землю.
— А мы четверо, — рассказывал Костя Комаров, — чудом избежали этой участи, несмотря на опасность, все же решили остаться в здешних краях, достать оружие и податься к партизанам, — закончил рассказ юноша. В подтверждение он вытащил из кустов найденную на дне речки винтовку без затвора.
Я внимательно выслушал ребят и прямо сказал, что им еще рано партизанить. Тут же я пообещал отвести и разместить их на зиму по знакомым мне крестьянам. Но не этого ждали хлопцы. Они сильно возмутились:
— Какой же ты комиссар, если боишься взять нас в партизаны!
— Вот если бы Чапаев, он бы…
— Если не возьмешь, мы следом побежим за тобою…
— Мы столько мечтали, а ты отмахиваешься от нас… Ты не гляди, что ростом малы, это от голодухи. Мы сильные и выносливые… — убеждали подростки, уже недружелюбно посматривая на меня.
— Не отстанем, пока не возьмешь в партизаны, — решительно и настойчиво заявил под конец Костя.
И действительно, не отстали… Мне пришлось сдаться и увести их в отряд… Ликованию ребят не было конца. Тепло встретили их и партизаны.
Моим воспоминаниям как нельзя лучше импонировал теплый майский вечер. Отряд быстро двигался через лес по широкой просеке, оставляя в стороне деревни Чемки, Мостище, Таковщину, реку Цну.
В шесть утра в километре от указанной позиции, шоссе Плещеницы — Бегомль, сделали привал и выслали усиленную разведку. Бойцы опустились на землю кто где стоял, надеясь хотя бы на несколько минут сомкнуть глаза. Однако отдохнуть так и не удалось.
В воздухе появились два немецких разведчика, названных за двойной фюзеляж «рамами». Переваливаясь с крыла на крыло, они закружили над лесом. Командир отряда, я и командиры рот быстро выдвинулись на опушку леса для рекогносцировки и стали наблюдать в бинокли.
— Вынюхивают, сволочи! — сверкнул сердитыми глазами в сторону самолетов командир отряда.
— Это только увертюра. Жаль, что не успели заминировать мост на шоссе, — прищуриваясь и пристально посмотрев на командира, сказал Демин.
— Когда же мы могли успеть? И так неслись как на пожар! — ответил я. — Будем надеяться, что майор Воронянский, как опытный партизанский вожак, уже успел сделать это.
Но надежды наши не оправдались. Вдруг примерно в 400 метрах на шоссе из-за возвышенности, как из-под земли, вырос броневик, а за ним появилась большая колонна крытых грузовиков с карателями. Они миновали мост, но никакого взрыва не последовало. Мы вскочили и, маскируясь, бегом бросились к отряду. Через минуту роты по сигналу устремились к шоссе, до которого было не более 300—350 метров. Партизаны спешили перекрыть шоссе, но все же не успели. Колонна врага змеей проскользнула в сторону Бегомля. Отряд при всем желании не смог внезапно нанести удар по немецкой походной колонне.
Оседлав шоссе, мы стали ждать. Наступил поздний вечер, а гитлеровцы больше не появлялись. Весь командный состав тяжело переживал неудачу. Еще бы, упустили противника перед самым носом! Утром, когда со стороны Бегомля до нас донеслись орудийные выстрелы, мы совсем приуныли. Каратели штурмовали Бегомль, а мы сидели сложа руки. Нас грызла совесть за бесплодный вчерашний день, за то, что не задержали и не разгромили колонну фашистов из плещеницкого гарнизона. Мы возмущались и отпускали крепкие слова по адресу Воронянского, бригада которого согласно приказу должна была удерживать рубеж до прихода нашего отряда.
После небольшого совета с командирами рот было решено на шоссе оставить первую усиленную роту, а активными действиями остальных рот отвлечь на себя как можно больше сил противника и прикрыть
