права отойти раньше других.
Приказ быстро облетел остров. О прорыве говорили партизаны и исстрадавшиеся местные жители. Предстояло нелегкое испытание физических и моральных сил, испытание на прочность голодных, измотанных переходами и боями сотен партизан и нескольких тысяч местных жителей. Приказ на прорыв вдохнул в людей свежие силы и надежду. Но нашлись и такие, кто оказался за время блокады надломленным и, ослабев телом и духом, поддался страху. Таких было немного, но ворчание о безнадежности положения можно было услышать то тут, то там. Командованию, коммунистам и комсомольцам нужно было мобилизовать всех до единого этих растерявшихся на выполнение боевой задачи. С секретарем подпольного райкома партии Довгаленком и руководителем партцентра Борисовщины Павлом Антоновичем Жуковичем мы посоветовались, как это лучше сделать. В ротах провели партийно- комсомольские собрания и беседы с гражданским населением. Девиз был один — прорыв любой ценой, это жизнь и продолжение борьбы. Руководители партцентра изъявили желание идти на прорыв вместе с нами. Такое доверие нас радовало, но и обязывало.
— Жарко будет ночью, товарищ комиссар, — озабоченно произнес парторг Ивановский, подошедший ко мне после беседы с коммунистами штурмовой группы. — Все довольны, что штурмом будет руководить сам Тарунов. Сегодня парторганизация пополнилась более чем двумя десятками коммунистов.
— Это очень хорошо. В этом наша сила и залог победы… До встречи на хуторе Старина.
Мы крепко пожали друг другу руки. На этот раз расставание было каким-то тяжелым, с нехорошим предчувствием…
В этот день стемнело раньше обычного. Небо заволокли плотные тучи. Затем хлынул проливной дождь. Все вокруг наполнилось глухим шумом. Умолкли пушки и пулеметы немцев. Они ушли с открытых мест в чащу, укрылись под пятнистые плащ-палатки и в наскоро сделанные шалаши. Карателям, по- видимому, и в голову не приходило, что в такое ненастье по топкому, во многих местах непроходимому болоту на узком участке фронта блокады бесшумно надвигаются два партизанских отряда. Их командование вообще уже считало, что никаких организованных партизанских сил нет, а остались лишь деморализованные одиночки, рассыпавшиеся по болоту.
В сплошной тьме выдерживать направление было очень трудно. Ударная группа прокладывала дорогу по компасу. За ней, через 80—100 метров, двигались заслоны и колонна главных сил. С каждым километром эта колонна становилась все длиннее: к ней присоединялись партизаны других отрядов и местные жители. Каждый понимал, что прорыв — это последний шанс спастись. Шли насквозь мокрые, порой проваливаясь в болото по пояс, а то и по грудь. Все помогали друг другу.
Холодный дождь продолжал лить как из ведра. Одежда набухла, неприятно прилипая к телу, отяжелела и тянула книзу. Многим, особенно ходячим больным, истощенным и несшим тяжелые грузы, было просто невмоготу. Им как воздух нужны были передышки. Но останавливаться было нельзя — июньская ночь коротка. Собрав последние силы, все неудержимо шли вперед.
Лишь перед рассветом колонна достигла намеченного исходного рубежа для прорыва. Ступив на сушу, партизаны облегченно вздохнули. Колонна подтянулась, остановилась и перестроилась в боевой порядок. Ускоренным шагом ушла вперед ударная штурмовая группа. Вправо и влево развернулись боковые заслоны. Соблюдая осторожность, отряд продолжал путь вперед.
Тьма начинала отступать, чуть-чуть посерело. По всему чувствовалось, что враг уже совсем близко, но он пока молчал. Только изредка низко нависшие черные тучи то тут, то там по фронту блокады озарялись вспышками ракет, а в небо врезались золотистые нити трассирующих пуль.
Наконец сквозь мокрый кустарник штурмовая группа вплотную приблизилась к рубежу, занятому противником. Почти над нами взвились вверх ракеты, и совсем близко раздались автоматные очереди. Ударная группа бесшумно развернулась в густую цепь для атаки.
— Хальт! — вдруг громко раздалось впереди. Вверх взметнулась осветительная ракета, а из кустов тотчас же ударил пулемет.
В ответ злобно хлестнули наши короткие автоматные очереди. Пулемет смолк.
— Партизанен! — дико завопило несколько карателей. Над станом врага взвились десятки новых ракет, как днем осветив впереди лежащую местность.
— Смерть карателям! Вперед! Ура-а-а!
Грозное партизанское «ура!», несмотря на сильный огонь пулеметов и автоматов, разносилось над необъятным паликовским массивом. Местом прорыва была избрана большая поляна в полукилометре от деревни Пострежье. Подразделение карателей, застигнутое врасплох, открыло хотя и сильный, но беспорядочный огонь. Поляна озарилась дрожащим светом десятков ракет, наполнилась оглушительной дробью бешено строчивших пулеметов и автоматов, раскатистым партизанским «ура» и воплями гитлеровцев. Каратели заметались в панике. Многие из них падали под партизанскими пулями на пути к окопам. Некоторые, пытаясь спастись, бежали в лес. Сопротивление продолжали оказывать лишь пулеметы в окопах. Но и их быстро заставили замолчать гранатами.
Штурм был внезапным, решительным и мощным. Вражеское кольцо на участке прорыва лопнуло, и этим надо было быстро воспользоваться. Мы знали, что враг постарается быстро подтянуть резервы и заткнуть брешь, а по нашим следам пустит сильный отряд преследования. К рассвету пробитую брешь мы расширили по фронту почти до километра. Это были ворота жизни. Огонь врага здесь смолк. Однако он все неистовее разгорался по всей окружности блокады противника. Перепуганные каратели, пока еще не разобравшись в обстановке, со всех видов оружия палили по Домжерицкому болоту. Громыхали десятки пушек, методично били минометы и повсеместно захлебывались сотни пулеметов.
Все, кто вырвался из блокады, навсегда запомнят это летнее утро, ставшее свидетелем жаркой схватки. Дождь перестал, и вымытый лес засверкал в лучах летнего солнца. Мокрые, грязные, оборванные и обессилевшие люди ликовали. Враг был повержен, а путь к свободе и дальнейшей борьбе открыт. Через пробитую отдушину валил поток бойцов и жителей. Партизаны подбирали вражеское оружие и боеприпасы, потрошили их кожаные ранцы в поисках продовольствия, подбирали брошенные в панике карателями шинели, плащ-палатки, мундиры.
Наконец каратели опомнились от удара. Вначале они попытались контратаковать наши заслоны, оседлавшие большак, наспех собранными силами. Потом подбросили резервы. Особенно большую напористость проявляли гитлеровцы на большаке со стороны Лепеля. На наш заслон, залегший за стволами толстых ольховых деревьев, каратели лезли как осатанелые. По активной перестрелке было видно, что там нелегко, но все полагались на стойкость товарищей, знавших, что за их спиной из кольца выходили советские люди, с оружием и без оружия, взрослые и дети.
Меткие партизанские выстрелы вжали в болотистую жижу вражескую цепь. Она заметно редела, и казалось, что враги вот-вот поползут обратно. Однако этого не произошло. Впереди послышался шум, и из- за поворота на большаке появились всадники. Дружно заговорили наши пулеметы. На узкой ленте большака образовалась свалка… Прикрываясь огнем, заслоны оторвались от противника и растаяли в Паликовском лесу.
Каратели, понеся большие потери, не осмелились преследовать нас. Больше двух дней они подбирали разбухшие на солнце трупы солдат и лошадей своего кавэскадрона. Десятки карателей еще долго блуждали по лесу.
В те архитяжелые дни, когда казалось, что мы попали в безвыходное положение, командир подрывной группы, ныне учитель Александр Петрович Муровицкий на полях книги «Былое и думы», с которой он не расставался, записал:
«…20 июня 1943 г. Боеприпасов мало. Продуктов нет. Готовимся к прорыву блокады. Немцы свирепо наседают. Нам тяжело. Раненых носим с собой. Базы давно нет. Но никто не хнычет.
23 июня. Прорыв блокады около деревни Пострежье. Все позади… Ох уж это Домжерицкое болото — и спаситель и смерть. Кто победит? Мы!
24 июня. Нашли муку, спрятанную нами же до блокады в речушке. Печем пресные лепешки прямо в огне на золе. Очень вкусно — и весело. И грустно за погибших товарищей».
При прорыве блокады в схватке с карателями погибли замечательные партизаны — наш парторг Тимофей Кондратьевич Ивановский, лейтенант Олег Довнарович и пятнадцать других боевых товарищей.
