Дрим был моим главным любимчиком, мой обожаемый двоюродный брат, мой маленький посыльный. Когда он был еще младенцем, у него были нереально красивые и большие глаза, всегда казалось, что он мечтает о чем-то — знаете этот чарующий мечтательный взгляд. Поэтому с малых лет Константина Энтони Уокера прозвали Дрим (Мечтатель). Ему было тринадцать — меньше, чем всем остальным, когда мы познакомились с «The Wailers». Будучи апологетами Черного Прогресса, ребята из группы учили нас: «Black Is Beautiful» («Черное — прекрасно»), и очень полезно правильно осознать себя. Музыканты прониклись такой симпатией к Дриму, что решили изменить его прозвище. Они заявили, что это у стариков бывают мечты, а у молодого человека должно быть ви?дение. Так Дрим стал называться Вижен. Звучит гораздо круче!
Мы подпевали «The Wailers» и иногда другим группам или певцам, записывавшимся в студии. Коксон предложил, чтобы мы тоже придумали себе название, вроде «The Marvelettes», американской группы, которую мы слушали. Так мы стали называться «The Soulettes». Нашим первым хитом стала песня «I Love You, Baby», вместе с нами на подпевках был еще Делрой Уилсон. Все ужасно волновались. Мы были никому не известны, ни в шоу-бизнесе, ни в народе, и мы по-прежнему оставались всего лишь подростками, наивными любителями.
Коксон также предложил, чтобы Боб с нами занимался и репетировал, — думаю, к тому времени он заметил, что между мной и Бобом что-то происходит.
Я считала, что он довольно симпатичный, этот Роберт Неста Марли, Робби, как все мы его звали. Он был мулатом со сравнительно светлой кожей, хотя американцы сочли бы его темнокожим. Его отец, капитан Норвал Синклер Марли, был белым человеком родом с Ямайки, отставником английской армии. Боб на него заметно походил, у него тоже был высокий круглый лоб, выдающиеся скулы и довольно длинный нос. Его мать, Седелла «Сидди» Малкольм, познакомилась с Норвалом, будучи семнадцати лет от роду. Она была вдвое моложе своего будущего мужа, который служил тогда суперинтендантом британских земель в провинции Сент-Энн, где жила Седелла. К девятнадцати годам Норвал успел ее соблазнить, жениться на ней и бросить. Единственный раз, когда Боб видел своего отца, тот подарил ему редкую коллекционную медную монетку. С тех пор, по словам Боба, они больше не встречались.
Но, как и меня, Робби воспитывала семья, по крайней мере какое-то время. Его дедушка, Омерия Малкольм, был целителем, а также успешным бизнесменом в своем районе Найн-Майлз. Так что для меня было неудивительно, что Боб осознавал себя черным, его черное самосознание пересиливало сравнительно светлую кожу. Смотришь на него, слышишь его — и чувствуешь: настоящий черный. И еще он был очень дисциплинированным, само-дисцип линированным. Очень собранным.
В четырнадцать он переехал из Сент-Энн в Кингстон вместе с матерью и мужчиной по имени Теддиус «Тедди» Ливингстон, который устроил Седеллу работать в баре. Сидди родила дочь от Тедди, но потом обнаружила, что он женат, да и другие женщины у него тоже имелись. В поисках лучшей участи она взяла свою грудную дочку, Перл, и эмигрировала в Уилмингтон, Делавэр, где жили ее родственники и друзья. Боб оставался под присмотром Тедди, но скорее сам по себе. Он рассказывал мне, что мать собиралась взять его к себе через три месяца, как только устроится на новом месте и получит необходимые бумаги. Но бумаги было непросто раздобыть, и три месяца тянулись уже три с лишним года.
Когда мы познакомились, Боб жил в трудной обстановке: с Тедди Ливингстоном, его гражданской женой и их сыном Невиллом по прозвищу Банни. Банни тоже играл в «The Wailers», впоследствии он стал известен как Банни Уэйлер. В отсутствие матери Боб не получал той поддержки и защиты, которую давала мне тетушка. (Одна из его ранних песен называется «Where Is My Mother» — «Где моя мама»). Жена Тедди терпеть не могла Боба, ведь он был сыном женщины, имевшей роман с ее мужем. Однажды Боб признался мне, как ему надоели и Тедди, и эта «мачеха», пытавшаяся сделать из него прислугу, потому что он не приносил денег в дом. Ненадолго он стал простым посыльным, потом работал учеником в сварочной мастерской, пока не выпустил два своих первых сингла, «Judge Not» и «One Cup of Coffee» на лейбле «Beverly's». To, что Боб пользовался вниманием публики, не означало, что он много зарабатывал. Тогда ни у кого не было денег.
Поначалу — а может быть, и всегда — я переживала за Робби Марли как сестра. Я по натуре такой человек — ответственный. Я смотрела на него и думала: бедняжка. Не «я люблю его», но «бедняжка». Мое сердце стремилось к нему. Я считала его замечательным. Таким замечательным, что я не хотела говорить ему про мою дочку — в то время для юной девушки иметь ребенка и не быть замужем считалось очень постыдным. Я проводила много часов в «Studio One», репетируя и записываясь, и все это время мне удавалось скрыть позорный факт. Но однажды прямо посреди записи у меня потекло молоко, и Боб заметил. Он спросил с легким удивлением, но без осуждения:
— Это что же, значит, у тебя есть ребенок?
Хотя я ужасно смутилась, отрицать очевидное было невозможно, так что я просто кивнула.
Он сказал:
— Я так и понял. Почему ты нам не рассказывала? Мы могли бы отпускать тебя домой пораньше. Это мальчик или девочка?
— Ну, это девочка, — ответила я.
— А где она? Как ее зовут? Где ее отец? А можно на нее посмотреть?
Он буквально засыпал меня вопросами, в которых чувствовалась забота. Я стояла, глядя на него, и не могла вымолвить ни слова. Его реакция показалась мне очень взрослой для такого молодого человека, в сущности, еще подростка — смесь заботы и в то же время волнения. Может быть, он видел меня теперь другими глазами. Его интерес к моему ребенку вызвал у меня в душе гордость, а не стыд. Для меня это было хорошим знаком, хотя и очень неожиданным. Наконец он сказал:
— Иди домой и покорми ребенка, увидимся позже.
Тут и пришла моя любовь. Я смотрела на Боба и думала: какой же он замечательный. Коленки мои начали подгибаться. О боже, подумала я, о господи.
В тот же вечер Боб зашел в гости. Шэрон тогда было около пяти месяцев. Когда я ее принесла, он ее сразу полюбил. И она его сразу полюбила. Когда она научилась немножко говорить, но еще не могла выговорить «Робби», она называла его «Баху».
И с этого дня, где бы ни находился Боб, я всегда была рядом с ним. Он держал меня под руку, вел меня. Когда все это началось, я еще переписывалась с отцом Шэрон. Бобу это не нравилось, и он прямо так и сказал. Он настаивал на том, чтобы я прекратила эти отношения, — почему я вообще переписываюсь с мужчиной, который не помогает ни мне, ни ребенку? Наконец однажды он поймал Дрима с моим письмом к отцу Шэрон и забрал конверт. На этом переписка закончилась.
Тогда я воочию убедилась в его щедрости, такой уж он был, этот Робби, — едва у него появлялось немного денег, он приносил нам детское питание или бутылочку вина для тетушки. Даже она начала потихоньку поддаваться его чарам. «Ну, — говорила она, — я вижу, здесь что-то намечается».
И вот, сама того не ожидая, я вдруг стала считаться его девушкой. В смысле, «ну ладно, ребята, вы тут посидите, а мы пойдем». Даже Питер Тош это уважал и меня не трогал, потому что Питер был вообще-то шустрый парень: едва увидит девушку, и тут же — опа! — уже обнимает и пытается прижать.
Но Боб говорил: нет-нет-нет… это моя девушка.
И вот вскорости Коксон выпустил альбом «The Wailers» с нами на подпевках. Вышел он в 1965 году и назывался просто «The Wailing Wailers». Дрим был намного младше нас с Марлен и у него был мягкий, нежный голосок, поэтому наши женские голоса забивали его, и «The Soulettes» производили впечатление женской группы. Я была солисткой, и впоследствии, когда мы начали планировать концерты, к нам присоединились другие девушки — Сесиль Кэмпбелл и Хортенз Льюис, — потому что Дрим не всегда мог выступать из-за школы или из-за ограничения по возрасту в некоторых местах, где мы должны были петь.
Мне нравилось выступать перед публикой, под яркими огнями, внутри музыки, на сцене. И было здорово, что нам за это еще и платили. Но я все еще не была готова мысленно расстаться с относительно надежной карьерой медсестры, хоть я и любила музыку, и казалось, что к ней-то я и стремлюсь. Мы с Бобом все время проводили вместе, репетировали, разговаривали, давали друг другу советы. Одной из важных сторон наших отношений было то, что мы стали друзьями прежде, чем любовниками, мы естественным
