И вот он вышел на сцену первым, а мы — бэк-вокали сты — за ним, и Скрэтч завел свою песню: «Я хотел бы жареную утку». А мы как эхо повторяли: «Жареную утку, жареную утку». Это была комедия! Скрэтч вообще был такой человек — ходячая комедия. На нем было навешано множество стекляшек и других штучек, и пока он пел, публика начала кидать на сцену — не камни, к счастью — бумажные стаканчики! Бумажные стаканчики дождем полетели на сцену, потом бутылки. И вот стою я на сцене и думаю: зачем мы во все это ввязались?!
Но для нас это было веселье — забавно было смотреть, как Перри убегает со сцены и понимает, что его звездный час еще не пробил, хотя он и старался его приблизить. Это случится намного позже, когда в 2003 году его альбом «Jamaica Е. Т.» выиграет премию «Грэмми» в категории «регги». А тогда я зауважала Коксона еще больше — за то что он дал Ли Перри эту возможность, как бы говоря ему: «Если ты чувствуешь, что можешь что-то сделать — сделай это!» Но для популярности недостаточно одной записи в студии: когда выходишь на сцену перед пятьюстами или пятью тысячами зрителей, ты должен им что-то дать — или они тебе дадут, бутылкой! Это был первый и последний случай, когда меня согнали со сцены.
Клемент «Сэр Коксон» Додд сыграл большую роль в жизни Боба. Он дал ему ту первую искру воодушевления, важную для каждого начинающего музыканта. Боб рассказывал, что Коксон сказал ему: «Держись, парень. Думай. У тебя получается сочинять музыку. Сочиняй. Пой». Так что даже если денег и не было, или было очень мало, Боб все равно получал необходимую поддержку от человека, которого он уважал, который мог помочь ему.
Там, где Боб жил, ситуация была прямо противоположная. Однажды он сказал мне:
— Рита, я так больше не могу.
Я посмотрела на него — он выглядел разбитым и очень грустным. Я спросила:
— Ты о чем это?
Он ответил:
— Когда мистер Тедди приходит домой ночью, он будит меня, чтобы я приготовил ему ужин. Будит не своего сына — меня. Не важно, когда он приходит, глубокой ночью или под утро, всегда повторяется одно и то же: «Вставай, Неста, разогрей мне поесть». И я должен подавать ему еду. И прислуживать утром.
Жена Тедди тоже унижала его — «как мальчишку на побегушках», говорил Боб. Потому что она все еще держала зло на мать Боба за то, что та родила ребенка от Тедди.
В тот вечер, после нашего разговора, он решил уйти от Тедди. Он пошел к Коксону, и тот сказал без раздумий:
— Если ты чувствуешь, что пора, — давай.
Коксон, конечно же, видел, как Боб несчастен и как полагается на его совет, так что просто улыбнулся и добавил:
— Если нужно, можешь ночевать в комнате для прослушиваний.
Так и начиналась наша совместная жизнь, на пустом месте, с пустыми руками. С тех дней, когда Боб спал в студии Коксона, на полу или под дверью. В мыслях Боб все еще оставался для меня «милым мальчиком», и Коксон, вероятно, чувствовал, как Боб ко мне прикипел, потому что в свою очередь называл меня «милой девушкой». Но Боб был на шаг впереди меня, да и Коксона, он мыслил будущим и думал не о подружке, а о настоящей жене, о том, кем должна быть женщина. И, может быть, о своей матери, которая уехала только потому, что хотела ему помочь.
Я думаю, такую роль он отводил мне в своей жизни. А так как я была о себе достаточно высокого мнения, мне это нравилось. Но если он действительно хочет завоевать меня, с моими жизненными устремлениями и честолюбием, то и у него должно быть честолюбие. И оно у него было. Я хотела, чтобы он увидел это и во мне, потому что я знала, чего ищу в жизни, знала, что не останусь в Тренч тауне навечно. Когда-нибудь, как-нибудь, но я должна была оттуда выбраться.
Похоже, Боб поверил в меня. Я начала отвечать на письма его матери к нему, посылать ей информацию, нужную для оформления его бумаг в Штатах, писала ей письма от себя с рассказами о нашей жизни. Мы с Бобом начали проводить еще больше времени вместе и обычно много разговаривали. Иногда, когда мы репетировали допоздна и в нас просыпались нежные чувства, он говорил:
— Жаль, что тебе пора домой…
А я ему отвечала:
— Но тетушка ведь ждет, и уже десять часов, а она начинает сердиться после восьми.
После восьми тетушка выходила к калитке! До восьми можно было остановиться у ворот и разговаривать или целоваться, но в десять она уже там, стоит на часах, ждет! Ох уж эта тетушка! Боба очень забавлял ее характер. Если у нас были деньги, он непременно покупал ей что-нибудь в подарок, например вино «Винкарнис», которое она любила.
Однажды вечером он провожал меня домой — это было недалеко, поэтому мы всегда шли от Коксона в Тренчтаун пешком, причем как можно медленнее! — и сказал:
— В студии чуть не каждую ночь происходит нечто странное.
Обычно Боб ложился спать, когда в студии заканчивалась работа и оставался только сторож. Но в последнее время, едва он укладывался, появлялся кот и издавал странные звуки, как будто разговаривал.
Боб выглядел измученным.
— Кот кричит, — пожаловался он, — как будто зовет кого-то по имени.
На следующий день и через день я спрашивала Боба, как он спал, и он рассказывал ту же самую историю. Кот появлялся в определенное время ночи, и это выбивало Боба из колеи. Меня же мучила мысль, что, в отличие от него, у меня есть и дом, куда пойти, и своя комната, и кровать, где я сплю. Так что в конце концов я сказала:
— Боб, давай я открою окно в своей комнате, ты проводишь меня домой, а потом просто влезешь через окно и останешься на ночь.
Я хотела дать ему прибежище, укрыть его от тревог. Но он сомневался:
— Ты серьезно? Тетушку жалко, обидится же…
— Ничего, — сказала я. — Не могу вынести мысль о том, что ты там один с этим котом. Давай попробуем.
В тот вечер он остался ждать снаружи, а я вошла в дом.
— Добрый вечер, тетушка, — сказала я.
— Ты почему так поздно, — заворчала она. — Уже девять! Надеюсь, ты не забыла, что у тебя ребенок. Не ищи приключений на свою голову, хватит того, что отец этого ребенка уехал в Англию с концами…
— Тетушка, я не ищу никаких приключений, — заверила я. — Я пытаюсь работать в студии, я очень стараюсь, честное слово…
Она заперла дверь, я пошла в свою комнату, и Боб, как договаривались, влез в окно. Но буквально сразу после этого появилась тетушка с Шэрон на руках — когда меня не было дома, она обычно держала малышку у себя. И вот она входит в комнату, а Боб в это время уползает под кровать! Она смотрит, и:
— Кто это там? Я видела, как что-то шевелится!
Я говорю:
— Нет там никого. Может быть, Дрим?
— Нет! — кричит она. — Дрим давно в постели! — И снова смотрит и говорит: — Боже мой, Рита, зачем ты привела сюда Робби? Ты хочешь опять забеременеть? Хочешь завести еще ребенка? Господи, нет, нет, только не здесь! Пусть он вылезет — вылезай!
Я никогда не чувствовала себя так… Все у меня внутри упало, просто рухнуло.
Бедный Боб. Мне было жалко даже не столько себя, сколько его. А тетушка продолжала настаивать, что он должен непременно уйти. Я пыталась ей объяснить:
— Ну в самом же деле! Я не собиралась с ним спать, я хотела его уложить в комнате Дрима… Он не вошел через дверь, потому что ты бы его не впустила. Ему негде ночевать, тетушка! Он спит под дверью в студии!
Но она заявила:
