религиозным гонениям. В середине девятнадцатого века пуританский уклад жизни — уже анахронизм, респектабельная традиция, но в семье Дикинсон он еще держался прочно, что называется въелся в плоть и кровь.
Дикинсоны принадлежали к верхушке местного общества. На главной улице стоял их каменный дом с садом, а позади расстилался принадлежавший им луг. В поэзии Эмили живут прекрасные тихие пейзажи, внезапно взрываемые бурями и ураганами.
Ортодоксальный кальвинизм учил, что человек изначально греховен и все радости жизни для него запретны. Запрещались танцы, посещение театра. Эмили Дикинсон лишь на фотографии могла увидеть великого артиста Сальвини. Но Амхерст был все же культурным городком. Образование в нем ценилось: нужны были адвокаты, медики, миссионеры. Дед Эмили Дикинсон содействовал созданию колледжа, отец был крупным законоведом, энергичным общественным и политическим деятелем. Сенатор штата и член конгресса, он собирал у себя в доме выдающихся людей своего времени. Суховатый и жесткий ригорист, Дикинсон даже свои отношения к богу оформил вполне официально. После его внезапной смерти в кармане нашли расписку: «Настоящим вручаю себя господу богу». Эмили сказала о нем: «Его сердце было чистым и ужасным — я думаю — что второго такого не существует».
Сухой педантизм отца сковывал молодое поколение: Эмили, ее сестру Лавинию и брата. Ни одному из них не удалось обрести подлинную свободу. «Меня заперли в прозе», — сказала Эмили. В поэзии ее бытуют мотивы бессильного мятежа, неудачных попыток к бегству.
Как вспоминают знавшие ее, Эмили Дикинсон была в юности общительной, веселой, остроумной. Она сыпала шутками, меткими эпиграммами, даже в легком разговоре сквозил острый ум. Училась Эмили в женском колледже, где преподавали языки, литературу, естественные науки. К ее услугам была большая библиотека отца. Она любила Шекспира, Китса, увлекалась новой английской и американской литературой. Ее интересовало творчество женщин: Жорж Санд, сестер Бронте — Шарлотты и «гигантской» Эмили, Элизабет Баррет Браунинг, Джордж Элиот.
В Бостоне уже в тридцатых годах началось брожение умов, но в Амхерст либеральные идеи пришли с большим опозданием. «Вольнодумные книги» в доме Дикинсонов молодежь прятала под крышкой рояля.
Прогрессивные для того времени американские философы и просветители восстали против окостенелых догм мрачного кальвинизма. Наиболее знаменит среди них был философ, поэт и блестящий оратор Ралф Уолдо Эмерсон (1803–1882). Он выступал во многих городах, в том числе и в Амхерсте, со своими красноречивыми лекциями и всюду имел большой успех.
Эмерсон призывал к интуитивному познанию мира, вне церковных стен, на лоне прекрасной, дикой природы. Красота мира как бы вновь открывалась глазам людей, удивляя их, и это удивление становилось первой ступенью познания.
Эмерсон преподавал также этический урок жизни, утверждая самостоятельную ценность человеческой личности, «самостояние человека», если пользоваться пушкинским термином. Он выступал также против стремительно растущего промышленного капитализма с его культом доллара и делячества, против урбанизации Америки. Однако возврат к патриархальным устоям был уже невозможен. Время для идиллических утопий прошло. В городах противостояли друг другу два враждебных полюса: неслыханная нищета и «позолоченная» роскошь.
Эмили Дикинсон восприняла многие идеи Эмерсона, они носились в воздухе, подсказанные самой историей, но пошла гораздо дальше в своем смелом и разрушительном анализе.
В 1854 году семья Дикинсон посетила Вашингтон и Филадельфию. Во время этой поездки Эмили встретила и полюбила человека, с которым не могла связать свою судьбу. Сильное чувство стало источником поэтического вдохновения. Любовь в ее стихах вырастает до космических размеров, образ возлюбленного соперничает с богом и порой подменяет его. Любовная лирика сливается с философской. Мощно и напряженно звучат темы разлуки, отречения от любви.
Но было бы неверно замкнуть творчество Эмили Дикинсон только в сфере личных переживаний, для этого диапазон ее поэзии слишком широк.
В своих письмах Эмили Дикинсон иной раз полушутливо декларировала равнодушие к политике, вероятно, порожденное отвращением к политиканству и оппортунистической демагогии. Но не случайно творчество Дикинсон достигло расцвета в начале шестидесятых годов прошлого века: это было время больших потрясений для Америки. Именно тогда происходила война между Северными и Южными штатами, и даже в глухом углу провинции, где жила поэтесса, люди хоронили своих сыновей.
В 1860–1862 годах стихи льются потоком, никогда больше Эмили не будет творить так интенсивно. Очень быстро произошло становление в высшей степени своеобразного поэтического стиля, не имевшего аналогий в американской литературе того времени.
Наследие Дикинсон — словно поэтическая лаборатория, остановленная в ходе непрерывного эксперимента. Даже близкие люди не представляли себе, какому напряженному подвижническому труду предавалась Эмили урывками, в часы, свободные от домашней работы. Девушки в пуританской семье не проводили время в изящном безделье, как английские мисс. «Время кажется коротким и тесным — как платье — из которого выросли», — говорит она о своем дне, полном хозяйственных забот.
После ее смерти Лавиния нашла в ящиках бюро Эмили ворох бумаг. Посреди груды счетов, записок, писем, всевозможных хозяйственных мелочей, во множестве лежали тоненькие тетрадки со стихами, переписанными набело. Тут же хранились и черновые наброски, как бы эскизы, на самых разных стадиях завершения.
Творчество Эмили Дикинсон воспринимается, как живой динамический процесс, в непрерывном развитии и восхождении.
«Не то что сотворили звезды — но то — что они еще сотворят — вот чем держится небо», — сказала Дикинсон в одном из своих писем.
Даже в беловых рукописях к тому или иному эпитету нередко добавлен столбиком внизу страницы ряд вариантов, — свидетельство неутомимых поисков: «Я не знаю, какое слово выбрать — потому что могу взять лишь немногие — и каждое должно быть главным».
Иногда стихи существуют в нескольких версиях. Процесс работы обнажен, открыт для анализа, но конечный результат остается тайной. Что Эмили Дикинсон отбросила бы, что оставила? Мы этого не знаем. Вечная загадка для текстологов, когда перед ними рукописи, которые сам автор не подготовил к печати.
Эмили Дикинсон сделала несколько попыток ознакомить «литературных знатоков» со своими стихами. Но знатоки эти, привыкшие к устойчивым шаблонам, сочли ее стихи негодными для печати без коренной переработки.
В американской поэзии середины девятнадцатого века задавали тон опытные версификаторы, эпигоны английских романтиков. «Элегические куку» (пользуясь словами Пушкина) вполне отвечали вкусам публики. Поэзия в популярных журналах носила вторичный, «колониальный» характер. Америка словно бы еще находилась на задворках Европы.
Известный в Новой Англии писатель, публицист и критик Томас Уэнтворт Хиггинсон в 1862 году обратился к молодым американцам с просьбой смелее посылать свои сочинения в редакции журналов. Он ратовал за создание американской национальной литературы. Эмили Дикинсон послала ему на суд несколько стихотворений. Впоследствии они вошли в антологии американской поэзии, как жемчужины лирики. Хиггинсон ответил в снисходительном тоне, порекомендовав писать «по правилам», а пока не печататься. Но именно благодаря переписке с Эмили Дикинсон имя его осталось в истории американской литературы.
«Я улыбаюсь — когда вы советуете мне повременить с публикацией, — эта мысль мне чужда — как небосвод плавнику рыбы.
Если слава — мое достояние, я не смогу избежать ее — если же нет, самый долгий день обгонит меня — пока я буду ее преследовать — и моя Собака откажет мне в своем доверии, вот почему — мой Босоногий ранг лучше».
Ответное письмо Эмили Дикинсон полно спокойного достоинства. Пойти на компромисс в погоне за популярностью она была неспособна и приняла решение раз и навсегда: не отдавать свои стихи в печать. Вот почему не существует прижизненных изданий лирики Эмили Дикинсон.
