Стихотворения

общения: «Мой единственный рисунок, профиль Рая — это огромное голубое небо, огромнее и голубее, чем в июне, и там мои друзья — все до одного…» (Э. Холланд, п. 3). Представлением о «гарантированности» неба как достижимой цели духовного странствия («как будто это станция», 186/1684; «как если бы у нас туда был билет», 1052) большинство людей дорожит, — оно дает человеку завидную уверенность. Но, с точки зрения Дикинсон, эта уверенность наивна и даже недостойна. Небо располагается не где-то вдали («Элизиум недалеко / Он за стеной», 192/1760) и даже вообще не вне человека, а — внутри, вот только сам человек по большей части «не в себе».

Неспособность пережить на земле аналог небесного блаженства свидетельствует, для Дикинсон, о прискорбной глухоте души:

Кто Небо не нашел внизу —
Нигде уж не найдет —
Ведь где бы мы ни жили —
Бог Поблизости живет.

(171/1544)

Соль, однако, в том, что переживание божественной близости летуче, его невозможно ни заслужить, ни призвать, ни тем более задержать, остановить: оно всегда «почти» и никогда «вполне». Последние две строки процитированного четверостишия в оригинале звучат так: «For Angels rent the House next ours, / Wherever we remove —». Это может означать буквально: ангелы становятся нашими соседями, куда бы мы ни переезжали (только мы не замечаем этого соседства). Но можно понять и иначе: ангелы арендуют дом, соседний с нашим, стоит нам (из нашего) выехать, — возможность встречи с Небом, иначе говоря, всегда рядом (маячит за спиной), но никогда не достижима. Сходный мотив развивается и еще в ряде стихотворений, например:

Эдем — вот этот старый Дом,
В котором мы живем,
Не зная этого — пока
Из Дома не уйдем.

(184/1657)

Одиночество (Loneliness). — Новоанглийский образ и стиль жизни характеризовался «пуританской закваской» — замкнутостью, индивидуальной сосредоточенностью, привычной отчужденностью в отношениях даже близких людей. Сестра Эмили Дикинсон, Лавиния, вспоминала: «Мы жили на правах дружественных и автономных правителей, каждый в своем государстве… При этом ощущали тесную связь с людьми, которым и сами дарили преданность и верность, но поделиться мыслями было не с кем»⁹⁵. Состояние «полярного» единения (1695) хорошо знакомо Дикинсон, она умела ценить его «привилегии», а радость общения характерным образом предпочитала переживать на расстоянии.

Полноценное общение переживается ею как редкостная драгоценность, соприродная поэтическому творчеству. Поэзия, в понимании Дикинсон, социальна по своей природе, — это ее «письмо Миру» (64/441): дар вдохновения, утешения или даже спасения, приносимый другому человеку, и ответный дар понимания с его (адресата) стороны. О возможности глубинной человеческой взаимосвязи говорится в ряде стихотворений, но чаще акцентируется другой приоритет: свобода, избирательность и право выбора, строго индивидуального, необратимого и в этом смысле «гиперответственного»: «Из сонма сотворенных Душ / Я выбрала одну» (91/664).

Центральная в творчестве Дикинсон тема одиночества-уединения звучит парадоксально (что, как правило, трудно оценить в переводе: ироническая двусмысленность плохо транслируется в инаковой языковой среде, даже если переводчик специально заботится о том, чтобы ее передать). Например, одно из самых знаменитых стихотворений на эту тему (47/303) начинается так:

The Soul selects her own Society — Then — shuts the Door — To her divine Majority — Present no more —

Перевод этой строфы, предложенный А. Гавриловым, безусловно, точен:

Душа впускает избранных друзей —
И на замок,
Чтоб ни один, помимо них,
Войти не мог.

Единственный «изъян» перевода — устранение неопределенности в первой и третьей строке: в оригинале отсутствует уточнение, и в связи с этим не ясно, что же имеется в виду под «собственным обществом» («her own Society») Души: «избранные друзья» (вариант, предложенный переводчиком) или она сама, осознающая в себе самодостаточность высшего начала⁹⁶? Не ясно также, что следует понимать под «божественным большинством» («divine Majority»), божественность уединившихся или большой «божий мир», оставленный снаружи? То и другое зависит от прочтения слова «present», его трактовки как глагола или как прилагательного: поставить в нем ударение (prEsent или presEnt) мы вольны как угодно, и из этого крохотного разночтения происходят большие интерпретационные различия. Неясность дополняется грамматической двусмысленностью второй строки, которую можно воспринять как продолжение первой: «…потом — захлопывает дверь» (примерно такой смысл и восстанавливает А. Гаврилов), а можно — как отдельную безличную фразу: «Потом — захлопывается дверь». В этом случае эмфатическая инверсия (сказуемое, помещенное перед подлежащим), указывает на неожиданность разрыва с миром, тотального отчуждения, постигающего душу как результат ее гордого выбора. При таком прочтении затворничество разом приобретает сомнительный характер, ассоциируется уже не с привилегией уединения, а с самозаключением в склеп или каменный мешок: эту интерпретацию поддерживают упоминаемые в последней строфе «клапаны внимания» — обездвиженные, как окаменевшие («Like Stone»). Так завидно ли описываемое состояние? Или, напротив, ужасно? Повествуется ли о нем с гордостью? Или с горестной (само)иронией? Принципиальная неопределенность поэтических высказываний Дикинсон современниками нередко воспринималась как результат небрежности или неумелости, — не удивительно, что ее статус классика американской поэзии утвердился только после «революции», осуществленной в англоязычной поэзии поколением модернистов, на фоне нового культа поэтической «двусмысленности» (ambiguity).

Опыт (Experience). — Жизнь воспринимается Дикинсон как единый спектр опыта, который объемлет и существование, и смерть, и бессмертие. Все для нее — предмет переживания, испытания, напряженного любопытства. «Я рада, что есть Бессмертие, — пишет Дикинсон вскоре после смерти отца, — но предпочла бы опробовать его сама, прежде чем вверять Ему близкого человека» (Т.У. Хиггисону, июль 1874 г.; Letters, 404). В то же время ряд стихотворений посвящены до жути конкретному переживанию смерти: «Жужжала Муха в