Как и Томас Карлейль, учитель Эмерсона и Торо, она была зачарована бездонностью и невыразимостью мира человеческой души, который он называл «Царством Молчания», и дерзала выразить его. Вспомним — в спальне поэтессы висел (и до сих пор висит) портрет этого английского писателя, о котором известный русский критик XIX в. В.П. Боткин писал: «О Карлейле нельзя сказать, чтобы он следовал какой-либо исключительной философской системе. Свободный от всех условий и односторонностей школы, с задумчивым изумлением смотрит он на явления мира; мысль его стремится указать на их вечную, бездонную сущность, не объяснимую никакими теориями, никакими системами. Он указывает на вечное царство ее в душе человека. Никто из современных писателей не отрывает так от обиходной еже-дневности и рутины; никто, подобно ему, не заставляет так невольно обращать мысль на непреходящие источники жизни нашей, на вечные
Стихи Эмили Дикинсон тоже имеют свойство «обращать мысль… на вечные тайны». Трудно сказать, насколько мироощущение поэтессы, которое с известным допущением можно назвать философией, было благоприобретенным, а насколько самородным. Во всяком случае, в еще меньшей степени, чем Карлейль, могла она следовать какой-либо системе. Одно несомненно: Карлейль, Эмерсон и Торо — родственные ей души. Но, помня об этом, не будем забывать и о том, что выросла она в лоне пуританской традиции, от которой полностью не могла, да и не хотела освободиться. Духовный мир Эмили Дикинсон был результатом сложного взаимодействия консервативной традиции и либеральных идей. При этом ее мир был не цельным, а дихо-томичным, что оставляло некоторые «вечные» вопросы без определенных ответов, поскольку она не могла сделать выбор из нескольких взаимоисключающих ответов в пользу одного из них. Но поэзию питают именно вопросы, а не ответы.
2
Итак, проучившись всего год в женской семинарии Маунт Холиок, Эмили Дикинсон в 1848 г. вернулась в родной Амхерст (из соседнего Саут Хэдли) под отчий кров, чтобы больше не оставлять его надолго, а последние двадцать один год своей жизни не покидать его ни на один день.
Часто стихи рассматривают как комментарий к жизни поэта. Наоборот — жизнь поэта является комментарием к его стихам. К сожалению, мы очень мало знаем о жизни Эмили Дикинсон. Чуть ли не единственным источником сведений о ней являются ее письма. У нее есть стихотворение о какой-то нечаянной радости в ее жизни («Как если бы просила грош…»). Событие в стихотворении не называется, оно остается вне текста, приводятся только два развернутых сравнения, характеризующие это событие как неожиданное и очень значительное. Этим событием было первое письмо Т.У. Хиггинсона к ней (в ответ на ее послание), о чем мы не знали бы, если бы не сохранилась переписка между ними. Пример того, как тщательно она «зашифровывала» в стихах внешние (они же внутренние) события своей почти бессобытийной (по нашей мерке) жизни. Но дело не только в «тайнописи» именно этого поэта. Давно замечено: чем крупнее писатель, тем труднее проследить связь между фактами его жизни и творчества.
Амхерст в XIX веке был сельскохозяйственным центром, имевшим колледж. Консервативный в вопросах политики и религии, он на много миль отстоял от более либеральных Бостона и Кембриджа. Но он не был сонным болотом. В Амхерсте почти постоянно что-нибудь происходило — фестивали, ярмарки, выставки крупного рогатого скота.
Эмили Дикинсон, в отрочестве и юности ничуть не чуравшаяся городской жизни и шумных молодежных компаний, балов и загородных пикников, то есть ничем в своем поведении не отличавшаяся от девушек ее круга, став зрелым поэтом, в конце концов выключит себя из Амхерста фестивалей, ярмарок и выставок, чтобы сосредоточить внимание на событиях другого рода:
Но между возвращением из Маунт Холиок и добровольно выбранным затворничеством пройдет достаточно времени и много чего еще случится в жизни Эмили Дикинсон, чтобы воспоминаний о случившемся ей хватило на всю оставшуюся жизнь.
Были не только развлечения в кругу подруг и молодых людей из конторы отца и колледжа; были и сердечные увлечения, секреты, волнения. В 1850 г. она писала школьной подруге: «Когда я мыла тарелки в полдень в этой нашей маленькой “моечной” комнатке, я услышала знакомый стук в дверь, и друг, которого я люблю так нежно, вошел и пригласил меня погулять с ним в лесу, в прекрасном тихом лесу, и мне так этого хотелось, но я сказала, что не могу, и он сказал, что расстроен — он так хотел погулять со мной…»[170]. Она хвасталась успехами: «Один мне признался —
Участвовала она и в светской жизни родителей. Поскольку ее отец был видным гражданином Амхерста и казначеем колледжа, он и его дети часто оказывались в центре всех значительных событий в городе. Их дом посещали и профессора, и деловые люди. Ежегодно Эдвард Дикинсон исполнял роль хозяина на чайном приеме после выпускного акта в колледже, к которому заранее готовили все необходимое женщины его семьи.
Успела она и попутешествовать — правда, главным образом в пределах родного штата. Первую поездку в Бостон, Кембридж и Ворчестер, в гости к родственникам, она совершила в десятилетнем возрасте. Когда в 1845 г. ее отца избрали в законодательное собрание штата, она снова побывала в Бостоне и даже забралась на купол штатного Капитолия. В 1851 г. она ездила к брату в Кембридж, где он учился в юридической школе Гарвардского университета. Осенью 1853 г. она гостила в Спрингфилде у друзей их семьи Холландов. Джосайя Холланд был врачом, литератором и соредактором (вместе с Сэмюэлом Боулзом) газеты «Спрингфилд Дейли Рипабликен», из которой Эмили Дикинсон всю жизнь будет узнавать новости о мире и людях и в которой будут напечатаны (анонимно) несколько ее стихотворений. С Элизабет Холланд, женой Джосайи, она подружится и будет переписываться до конца своих дней. Самой дальней и самой богатой впечатлениями поездкой была поездка с сестрой Лавинией в 1855 г. в Вашингтон и Филадельфию, когда их отца избрали в Конгресс США и он жил в столице. В октябре 1861 г. поэтесса навещала родственников в Миддлтауне в соседнем штате Коннектикут. Через три года у нее заболели глаза, и она вынуждена была обратиться к бостонскому офтальмологу. Четырежды она ездила в Бостон на лечение — в феврале и ноябре 1864 г. и в апреле и октябре 1865 г. Останавливалась она у двоюродных сестер в Кембриджпорте и ни с кем, кроме них и врача, не общалась. Психологически эти последние поездки дались с большим трудом. И больше она никогда не покидала Амхерста, да и за пределы отцовского дома не выходила. Этот дом все еще стоит на северной стороне Главной улицы, рядом с домом Остина. Два дома, большие и просторные, наполовину скрытые деревьями, возвышаются над дорогой. Не трудно понять привязанность Эмили к дому, к ее оранжерее, к ее солнечной комнате на втором этаже, к полого спускающемуся по склону саду, в котором все лето стоял «беззвучный шум». Дом был уютным… Родной дом,
