участвует в боевых действиях, командуя полком, сформированным из негров. Впоследствии он описал свой военный опыт в книге «Армейская жизнь в черном полку» (1870). После ранения в 1864 г. полковник Хиггинсон оставляет армию и поселяется в Ньюпорте, штат Род-Айленд, целиком отдавшись литературе. В 1877 г. умирает жена Хиггинсона. Через два года он женится вторично — на Мэри Поттер Тэчер, которая, будучи сама не чуждой писательства, помогала ему в его литературных трудах до конца его жизни. Умер он в весьма преклонном возрасте в 1911 г. Т.У. Хиггинсон был ярым защитником прав негров и женщин и плодовитым литератором — автором романа «Мэлбон», многих литературных биографий и портретов, очерков, статей, стихов. Он был первым из профессиональных писателей (не считая соредакторов «Спрингфилд Дейли Рипабликен» Дж. Холланда и С. Боулза, друзей семьи Дикинсонов), кто поддержал Эмили Дикинсон, увидев за ее не всегда совершенными с его точки зрения и всегда нетрадиционными стихами значительный и оригинальный талант. Пожалуй, в этом главная заслуга Т.У. Хиггинсона перед американской литературой. Правда, он не мог даже приблизительно определить масштаб этого таланта — не было у него для этого подходящих мерок. Но это не его вина. По-настоящему наследие Э. Дикинсон было оценено только в XX столетии. Хиггинсон очень бы удивился, если бы мог узнать, что письма к нему никому не известной провинциальной поэтессы через сто с лишним лет не только читаются его соотечественниками, но и переводятся на иностранные языки.
В 1891 г., через год после выхода в свет первой книжки стихов Эмили Дикинсон, тепло встреченной читателями, Хиггинсон, принимавший участие в подготовке к изданию этой книжки и, вероятно, не ожидавший такого успеха, опубликовал в «Атлантик Мансли» часть писем поэтессы к нему. Публикацию он сопроводил комментарием мемуарного характера. «Я виделся с ней всего лишь дважды, — вспоминал Хиггинсон, — и она произвела на меня впечатление чего-то совершенно уникального и далекого, как Ундина…»[179]. Эта Ундина выбрала Хиггинсона своим «Учителем» и, начиная с четвертого письма, упорно подписывалась: «Ваша Ученица». Хиггинсон добросовестно отнесся к навязанной ему миссии и указывал в письмах на все промахи и несообразности в присылаемых ею стихах, на несоблюдение размера, слабые рифмы, орфографические, синтаксические и стилистические ошибки, на совершенно дикую, в его представлении, пунктуацию (поэтесса всем знакам препинания предпочитала тире, ставя его даже в конце стихотворения — вместо точки). Но странная «Ученица», постоянно и горячо благодаря «Учителя» за помощь, ни разу не воспользовалась его квалифицированными указаниями и советами. Похоже, что в самом главном деле ее жизни — сочинении стихов — ей не нужен был наставник, тут Эмили Дикинсон твердо стояла на своих ногах. Через пять лет после ее смерти Хиггинсон был снисходительнее к ней — возможно, что-то понял. «Когда от мысли захватывает дух, — писал он, — урок грамматики кажется неуместным». И еще: «Во многих случаях эти стихи покажутся читателю поэзией, вырванной с корнем». И снова: «Везде в ее стихах можно встретить качество, более чем что-либо другое напоминающее поэзию Блейка, — вспышки совершенно оригинальных и глубоких прозрений в природу и жизнь»[180]. Если бы эти слова он сказал своей «Ученице» при ее жизни, как бы он ее окрылил!
И все же письма, которые поэтесса получала от Хиггинсона, значили для нее много. Ведь с ней переписывался, а следовательно, принимал ее всерьез — ее самое и ее стихи — уважаемый и умный писатель. Это вселяло уверенность, помогало удерживать перо в руке. А главное — она могла высказывать в письмах к Хиггинсону то, что в переписке с другими корреспондентами было бы, возможно, и неуместно. Эта переписка была единственной живой связью с литературной жизнью Америки (если не считать обмена несколькими письмами в 1875–1885 гг. с писательницей Элен Хант Джексон).
Для нас письма Эмили Дикинсон к Т.У. Хиггинсону ценны прежде всего тем, чт0 в них она сообщала о себе своему адресату. В них содержатся сведения о поэтессе, каких мы нигде не нашли бы, если бы эти письма не сохранились. Выше уже говорилось об ответе Эмили на вопрос Хиггинсона о ее любимых книгах и о друзьях. Ему было также любопытно знать, как выглядит эта странная женщина из Амхерста, и он попросил ее прислать портрет, на что Эмили отвечала: «У меня сейчас нет портрета, но я маленькая, как птичка-крапивник, и волосы у меня грубые, как колючки на каштане, а глаза — как вишни на дне бокала, из которого гость выпил коктейль. Ну, как?»[181]. Такой портрет скорее может заинтриговать, нежели дать представление о внешнем облике человека. Через восемь лет Т.У. Хиггинсон впервые увидел Эмили Дикинсон, посетив ее в Амхерсте. Вот как он описал ее в письме жене: «Маленькая некрасивая женщина с двумя гладкими прядями рыжеватых волос на ушах, в очень простом и исключительно чистом пикейном платье с синей пушистой шалью на плечах»[182]. Возможно, слово «некрасивая» Хиггинсон употребил намеренно, чтобы жена не приревновала его к провинциальной поэтессе, вызвавшей у него такой интерес. Такое уже было в 1833 г. в далекой России, когда A.C. Пушкин после посещения в Казани тамошней поэтессы A.A. Фукс, которая, по словам современника, «была очень недурна собою, умна» в письме к жене назвал ее «несносной бабой… с ногтями в грязи»[183]. Но красавицей Эмили действительно нельзя было назвать, судя по единственному ее дагерротипу 1847 или 1848 г. А в пятнадцать лет Эмили писала Эбии Рут, своей школьной подруге: «Я очень быстро хорошею! Надеюсь к семнадцати годам стать первой красавицей Амхерста»[184]. Мечта не осуществилась, и в дальнейшем она уже не строила никаких иллюзий на этот счет.
Ознакомившись с присланными стихами Эмили, Хиггинсон посоветовал ей не спешить публиковаться. Перед этим, в своем втором письме, она намекнула ему, что у нее просят стихов редакторы «Спрингфилд Дейли Рипабликен», умолчав о том, что три ее стихотворения уже были опубликованы в этой газете (как она признавалась позже, она боялась, что ее сочтут тщеславной). «Я улыбнулась, когда Вы предложили мне повременить “публиковаться”, - отвечала поэтесса своему новому другу, — это так же чуждо моей мысли, как твердь плавнику. Если слава принадлежит мне, я не смогу убежать от нее, если же нет — самый длинный день пронесется мимо, не заметив меня, и тогда я не получу признания даже у своей собаки»[185]. Отвечая так, Эмили Дикинсон не очень лукавила. Возможно, вопрос о публикациях был уже в принципе ею решен (после «холодного душа», каким явилась оценка Хиггинсоном ее стихов, посланных с первым письмом) или же она была близка к его решению, которое, как мы знаем, было отрицательным:
Так она напишет уже в следующем году. Этот вопрос возникнет в переписке с Хиггинсоном еще лишь однажды — когда ее бывшая соученица по Амхерстской академии, ставшая известной писательницей, Элен Хант Джексон, будет настойчиво просить у нее стихов для антологии «Маска поэта», и она, посоветовавшись с «Учителем», даст ей скрепя сердце одно стихотворение.
На 1862–1864 гг. пришелся пик поэтической продуктивности Эмили Дикинсон — в эти три года она написала две пятых всех своих стихов. Поэтому не случайно, что именно в 1862 г. она завязала переписку с Хиггинсоном — ей хотелось разговаривать о поэзии, ставшей смыслом ее жизни. «Когда… неожиданное освещение в саду или новый звук в дуновении ветра вдруг захватывали мое внимание, меня сковывал паралич — только стихи освобождали от него»[186], - рассказывала она Хиггинсону. А вот как она определяла поэзию: «Когда я читаю книгу и все мое тело холодеет, так что никакой огонь не может согреть меня, я знаю —
о стихах постоянно. И, конечно, писала. Через пятнадцать лет после начала переписки она
