эти деньги можно прожить, не так ли? Вы не станете это отрицать, ведь вы готовы были довольствоваться всего шестью су. Итак, поработав ночью часа два, днем человек может слушать курс хирургии, медицины или ботаники.
— Ах, сударь, теперь я понимаю, — вскричал Жильбер, — и от всего сердца вас благодарю!
И он набросился на лист бумаги, который протянул ему старик.
XLVI
КЕМ ОКАЗАЛСЯ ГОСПОДИН ЖАК
Жильбер горячо взялся за работу, и вскоре лист бумаги был испещрен значками, которые он старательно выводил. Старик некоторое время за ним наблюдал, а затем уселся за другим столом и принялся исправлять уже отпечатанные страницы, точь-в-точь такие же, в которых хранилась на чердаке фасоль.
Так прошло три часа; когда часы пробили девять, в кабинет быстрыми шагами вошла Тереза.
Жак поднял голову.
— Скорее идите в комнату, — сказала хозяйка. — Вас ждет принц. Боже мой! Когда же этим визитам настанет конец? Лишь бы он не вздумал остаться с нами завтракать, как в прошлый раз герцог Шартрский.
— А кто пожаловал сегодня?
— Его высочество принц де Конти.
Услыхав это имя, Жильбер вывел на нотной бумаге такую «соль», что, будь это в наши дни, Бридуазон назвал бы ее скорее кля-а-а-ксой, нежели нотой.
— Принц! Его высочество! — прошептал он.
Жак с улыбкой последовал за Терезой, и, когда они вышли, она притворила дверь.
Жильбер огляделся и увидал, что остался в комнате один. Он почувствовал сильное волнение.
— Где же я нахожусь? — вскричал он. — Принцы, высочества в доме у господина Жака! Герцог Шартрский, принц де Конти в гостях у переписчика!
Он подошел к двери и прислушался. Сердце его сильно билось.
Очевидно, Жак и принц уже обменялись приветствиями, теперь говорил принц.
— Я бы хотел пригласить вас с собой, — сказал он.
— Зачем, мой принц? — спрашивал Жак.
— Я представлю вас дофине. Для философии наступает новая эра, дорогой мой философ.
— Очень вам благодарен за доброе намерение, ваше высочество, но я не смогу вас сопровождать.
— Однако я помню, как шесть лет назад вы сопровождали госпожу де Помпадур в Фонтенбло, не так ли?
— Я был на шесть лет моложе; сегодня я прикован к креслу недугами.
— А также мизантропией.
— А когда ожидается приезд дофины? Должен признаться, ваше высочество, что свет не такая уж любопытная штука, чтобы стоило из-за него утруждать себя.
— Ну что же, я готов освободить вас от встречи ее высочества в Сен-Дени и большой церемонии и отвезу вас прямо в Ла Мюэтт, где послезавтра остановится ее королевское высочество.
— Так ее королевское высочество прибывает послезавтра в Сен-Дени?
— Да, со свитой. Знаете, два льё — сущие пустяки и не должны вас утомить. Говорят, ее высочество прекрасно музицирует, она училась у Глюка.
Жильбер не стал больше слушать. Как только он услыхал, что послезавтра ее высочество прибывает со свитой в Сен-Дени, он подумал: через два дня его будут разделять с Андре всего два льё.
При этой мысли глаза его ничего уж больше не видели, словно на них пала огненная завеса.
Из двух охвативших его чувств одно возобладало над другим: любовь взяла вверх над любопытством. Была минута, когда Жильберу показалось, что в небольшом кабинете недостаточно воздуха и он не может вздохнуть полной грудью. Он подбежал к окну и хотел его распахнуть: окно оказалось запертым изнутри на висячий замок с тою, вероятно, целью, чтобы из дома напротив невозможно было разглядеть, что делается в кабинете г-на Жака.
Он рухнул на стул.
«Не могу я дольше подслушивать под дверью, — сказал он себе, — не хочу я проникать в тайны этого мещанина, моего благодетеля, этого переписчика; принц называет своим другом и хочет представить будущей королеве Франции, наследнице императоров, с которой мадемуазель Андре разговаривала чуть ли не стоя на коленях.
Может быть, если я буду подслушивать, мне удастся разузнать что-нибудь о мадемуазель Андре?
Нет, нет, я не лакей. Только Ла Бри мог подслушивать под дверью».
И он решительно отошел от двери, к которой было приблизился; руки его дрожали, пелена застилала глаза.
Ему необходимо было отвлечься, а переписывание нот не являлось для него увлекательным умственным занятием. Он схватился за книгу, лежавшую на столе Жака.
—
— Я никогда не видел портрета Руссо! — воскликнул он. — Поглядим, поглядим!
Сгорая от любопытства, он перевернул лист тонкой полупрозрачной бумаги, предохранявшей гравюру, взглянул на портрет и вскрикнул.
В эту минуту дверь распахнулась: вернулся Жак.
Жильбер посмотрел на Жака, затем перевел взгляд на портрет, который он держал в вытянутых руках: молодой человек задрожал всем телом, выронил книгу и пролепетал:
— Так я у Жан Жака Руссо!
— Посмотрим, как вы переписали ноты, дитя мое, — улыбнулся Жан Жак, в душе обрадованный этой непредвиденной овацией значительно больше, чем многочисленными триумфами за всю свою жизнь.
Пройдя мимо дрожавшего Жильбера, он приблизился к столу и взглянул на его работу.
— Форма нот недурна, — сказал он, — но вы не соблюдаете полей, и потом в некоторых местах вы пропустили знак «легато». В этом такте вы не обозначили паузу; черта, разделяющая такты, должна быть вертикальной. Целую долю лучше рисовать в два приема, полукругами, пусть даже они не всегда точно совпадают; вы изображаете ее просто кружком, отчего она выглядит неизящной, а хвостик примыкает неплотно… Да, друг мой, вы и в самом деле у Жан Жака Руссо.
— Простите меня, сударь, за все глупости, какие я успел наговорить! — сложив руки, вскричал Жильбер, готовый пасть ниц.
— Неужели достаточно было прийти сюда принцу, — пожимая плечами, удивился Руссо, — чтобы вы признали несчастного, гонимого женевского философа? Бедный ребенок! Счастливое дитя, не знающее гонений!
— Да, сударь, я счастлив, но счастлив тем, что вижу вас, что могу с вами познакомиться, побыть рядом.
— Спасибо, дитя мое, спасибо. Впрочем, за работу! Вы попробовали свои силы; теперь возьмите это рондо и постарайтесь переписать его на настоящей нотной бумаге; оно небольшое и не очень трудное. Главное — аккуратность. Да, но как вы догадались…
Преисполненный гордости, Жильбер поднял «Исповедь» и указал Жан Жаку на портрет.
— A-а, понимаю, тот самый портрет, приговоренный к сожжению вместе с «Эмилем»! Впрочем, любой огонь проливает свет независимо от того, исходит он от солнца или от аутодафе.
— Ах, сударь, если бы вы знали, что я всегда мечтал только об одном: жить с вами под одной крышей! Если бы вы знали, что мое честолюбие не идет дальше этого желания.
