Он взял шаль в руки и прижался к ней губами, едва сдерживая рыдания.
Потом он подошел к двери на лестницу и отворил ее.
На верхней ступеньке стоял бледный, запыхавшийся Фриц. В одной руке он держал факел, а другой продолжал машинально дергать шнурок звонка, с нетерпением ожидая появления хозяина.
Увидав Бальзамо, он сначала удовлетворенно вскрикнул, потом из груди его снова вырвался крик, на сей раз удивленный и испуганный.
Не понимая причину его испуга, Бальзамо взглянул на него вопросительно.
Фриц ничего не ответил, однако позволил себе, несмотря на глубокую почтительность, взять хозяина за руку и подвести его к огромному венецианскому зеркалу, украшавшему полку камина, через который можно было проникнуть в комнату Лоренцы.
— Взгляните, ваше сиятельство! — сказал он, указывая графу на его отражение.
Бальзамо содрогнулся.
Затем по лицу его пробежала горькая усмешка, свойственная глубоко страдающим или неизлечимо больным людям.
Теперь он понимал, что? в его облике так напугало Фрица.
За один час Бальзамо состарился лет на двадцать: глаза утратили блеск, исчез румянец, черты лица застыли, взгляд стал безучастным, на губах запеклась кровь, огромное кровавое пятно растеклось по когда-то белоснежной батистовой рубашке.
Бальзамо с минуту разглядывал себя, не узнавая, потом с решимостью вперил взгляд в глаза смотревшему на него из зеркала незнакомцу.
— Да, Фриц, да, — молвил он, — ты прав.
Заметив, что верный слуга обеспокоен, он спросил:
— Зачем ты меня звал?
— Это из-за них, хозяин.
— Из-за них?
— Да.
— Кто же это?
— Ваше сиятельство! — прошептал Фриц, наклоняясь к уху Бальзамо. — Там пять мастеров.
Бальзамо вздрогнул.
— Все пятеро? — спросил он.
— Да, все.
— Они внизу?
— Да.
— Одни?
— Нет. При каждом из них — вооруженный слуга, который дожидается во дворе.
— Они пришли все вместе?
— Да, хозяин, и уже начинают терять терпение, вот почему я так долго и громко звонил.
Не пытаясь скрыть под кружевным жабо кровавое пятно, даже не приводя себя в порядок, Бальзамо стал спускаться по лестнице, справившись у Фрица, где расположились пришедшие: в гостиной или в большом кабинете.
— В гостиной, ваше сиятельство, — отвечал Фриц, следуя за хозяином.
Спустившись до конца лестницы, он отважился задержать Бальзамо.
— Не будет ли каких-нибудь приказаний вашего сиятельства?
— Нет, Фриц.
— Ваше сиятельство… — робко пробормотал Фриц.
— Что такое? — ласково обратился к нему Бальзамо.
— Ваше сиятельство отправляется к ним без оружия?
— Да, без оружия.
— Даже без шпаги?
— Зачем мне шпага, Фриц?
— Не знаю, право, — замялся преданный слуга, опустив глаза, — я думал… я полагал… я боялся, что…
— Ну хорошо, вы свободны, Фриц.
Фриц пошел было прочь и снова вернулся.
— Разве вы не слыхали, что я сказал? — спросил Бальзамо.
— Ваше сиятельство! Я хотел только напомнить, что ваши двуствольные пистолеты лежат в шкатулке черного дерева на золоченом столике.
— Идите, говорят вам! — сказал Бальзамо.
И вошел в гостиную.
CXXXIII
СУД
Фриц был совершенно прав: гости Бальзамо явились в дом на улице Сен-Клода далеко не с мирными намерениями и были настроены отнюдь не благожелательно.
Пять всадников сопровождали дорожную карету, в которой прибыли мастера. Пятеро мужчин надменного и мрачного вида были вооружены до зубов; они заперли ворота и стали их охранять в ожидании хозяев.
Кучер и два лакея, сидевшие на козлах кареты, прятали под плащами охотничьи ножи и мушкетоны. Все эти люди прибыли на улицу Сен-Клода не с визитом, а скорее для нападения.
И потом, такое ночное вторжение страшных людей, которых признал Фриц, такой захват особняка приступом сначала вселило в немца невыразимый ужас. Он попытался было преградить непрошеным гостям путь, как вдруг увидел в глазок эскорт и приметил оружие. Однако всесильные условные знаки — неумолимое свидетельство права прибывших на вторжение — не позволили ему вступать в пререкания. Едва ступив за ворота, пришельцы, словно бывалые служаки, заняли места на страже у каждого выхода из дома, даже не пытаясь скрыть своих недоброжелательных намерений.
Поведение мнимых слуг во дворе и в коридорах, так же как в гостиной их так называемых хозяев, не предвещало, по мнению Фрица, ничего хорошего; вот почему он звонил так неистово, пока вовсе не оборвал колокольчик.
Ничему не удивляясь, никак не готовясь к встрече, Бальзамо вошел в гостиную. Фриц уже успел зажечь здесь все свечи, что входило в его обязанности, когда в доме бывали посетители.
Бальзамо увидел пятерых гостей, сидевших в креслах; ни один из них не поднялся при его появлении.
Тогда он, как хозяин дома, вежливо поклонился им.
Только после этого они встали и надменно кивнули ему в ответ.
Он сел в кресло напротив, не замечая или делая вид, что не замечает, как странно расположились присутствовавшие. В самом деле, пять кресел стояли полукругом, подобно античному трибуналу, с местами председательствующего и асессоров, возвышающихся посредине. Кресло же Бальзамо, стоявшее как раз против председательского, занимало место, которое на церковных соборах или в суде претора обыкновенно отводилось обвиняемому.
Бальзамо не пожелал заговорить первым, как он поступил бы при других обстоятельствах. Он смотрел невидящим взглядом, так и не оправившись от удара и еще находясь в состоянии мучительного оцепенения.
— Кажется, ты нас понял, брат, — обратился к нему председатель, или, вернее, тот, кто занимал центральное кресло. — Однако ты не очень-то торопился нас увидеть; мы даже подумывали послать кого- нибудь на поиски.
— Я вас не понимаю, — просто ответил Бальзамо.
