— Разве ты не видишь, несчастный, что сейчас я умру как самый обыкновенный человек? Послушай, ты можешь вернуться, Ашарат, я не причиню тебе зла. Вернись! Я готов отказаться от огня, не бойся злых сил, не бойся семи ангелов мщения. Я отказываюсь от мести, хотя мог бы так страшно тебя ударить, что ты потерял бы разум и стал бы холоден, как мрамор, потому что я умею останавливать кровообращение, Ашарат. Ну, вернись же, я не сделаю тебе ничего плохого. Напротив, ты знаешь, я могу принести тебе столько пользы!.. Ашарат, не покидай меня, сохрани мне жизнь, и все сокровища, все мои тайны перейдут к тебе! Помоги мне выжить, Ашарат, помоги, и я всему тебя научу… Смотри!.. Смотри!..
Он указывал глазами и трясущейся рукой на бесчисленные предметы, бумаги и свитки, которыми была завалена вся комната.
Он ждал, прислушиваясь к себе, чувствуя, как его покидают силы.
— A-а, ты не идешь, — продолжал он, — думаешь, я так просто умру и все тебе достанется после моей смерти? Да ведь ты виновник моей гибели! Безумец! Ты мог бы узнать, о чем говорится в древних манускриптах, которые только мне под силу разобрать. Продлись мой век, ты мог бы овладеть моими знаниями, ты мог бы воспользоваться всем, что я собрал за свою жизнь. Так нет же, тысячу раз нет, тебе ничего не достанется после меня! Остановись, Ашарат! Ашарат, вернись хоть на минуту, хотя бы для того только, чтобы увидеть, как рухнет этот дом, чтобы полюбоваться великолепным зрелищем, уготованным для тебя. Ашарат! Ашарат! Ашарат…
Ничто не ответило ему, потому что как раз в это время Бальзамо отвечал на обвинения мастеров, показывая им тело убитой Лоренцы. Покинутый старик от отчаяния кричал все пронзительнее, его хриплые завывания проникали во все щели, неся с собой ужас, подобно рычанию тигра, разорвавшего цепь или перегрызшего прутья клетки.
— A-а, ты не возвращаешься! — выл Альтотас. — A-а, ты меня презираешь! A-а, ты рассчитываешь на мою слабость! Что ж! Сейчас ты увидишь!.. Огонь! Огонь! Огонь!
Он с такой ненавистью выкрикнул эти слова, что Бальзамо, покинутый разбежавшимися в ужасе посетителями, очнулся и стряхнул с себя задумчивость. Он снова поднял на руки тело Лоренцы, поднялся по лестнице, положил труп на софу, где всего два часа назад Лоренца спала сном праведницы, и, встав на подъемный люк, внезапно предстал перед Альтотасом.
— Наконец-то! — крикнул опьяневший от радости старик. — Ты испугался! Ты понял, что я могу за себя отомстить. Ты пришел и хорошо сделал, потому что еще мгновение — и я поджег бы эту комнату.
Взглянув на него, Бальзамо пожал плечами, однако не проронил ни слова в ответ.
— Я хочу пить! — закричал Альтотас. — Я хочу пить, подай мне воды, Ашарат.
Бальзамо ничего не ответил, не пошевелился; он пристально смотрел на умирающего, словно хотел до мельчайших подробностей запомнить, как тот умирает.
— Ты слышишь меня? — ревел Альтотас. — Слышишь?..
В ответ — то же молчание, все та же неподвижность безучастного зрителя.
— Ты меня слышишь, Ашарат? — взвыл старик в последнем приступе гнева. — Воды! Дай мне воды!
Вдруг лицо Альтотаса мгновенно исказилось.
Не было больше блеска во взгляде, только едва мерцали тусклые огоньки; кровь отлила от лица; почти не слышно было дыхания; его длинные нервные руки, в которых он унес Лоренцу как ребенка, приподнимались теперь, но словно по инерции, и суетливо двигались, похожие на щупальца полипа; злоба лишила его немногих сил, вернувшихся было к нему в минуту отчаяния.
— Ха-ха! Ты, верно, думаешь, что я слишком медленно умираю! Ты хочешь меня уморить жаждой! Ты с вожделением поглядываешь на мои рукописи, на мои сокровища! Ты уверен, что они уже в твоих руках! Погоди же! Погоди!
Сделав над собой нечеловеческое усилие, Альтотас достал из-под подушек своего кресла флакон и открыл его. От соприкосновения с воздухом содержимое стеклянного сосуда вспыхнуло огнем и выплеснулось наружу; старик, словно сказочное создание, стал брызгать вокруг себя огненной струей.
В тот же миг рукописи, сваленные в кучу вокруг кресла старика, разбросанные по комнате книги, свитки, с огромным трудом добытые из пирамид Хеопса, а также во время первых раскопок в Геркулануме, вспыхнули словно порох. Огненная река разлилась по мраморному полу и явила взгляду Бальзамо нечто похожее на один из пылающих кругов ада, о которых рассказывает Данте.
Альтотас несомненно рассчитывал на то, что Бальзамо бросится в огонь спасать главное достояние, которое старик решил унести с собой в могилу, однако он ошибался: Бальзамо был по-прежнему невозмутим, он укрылся в подъемном люке, где был неуязвим для пламени.
Пламя охватило Альтотаса, но он не испугался, а, казалось, почувствовал себя в своей стихии; огонь действовал на него, как на саламандру, украшающую фронтоны наших древних замков; огонь не жег его, а будто ласково лизал своими пылающими языками.
Бальзамо по-прежнему не сводил со старика глаз. Пламя перекинулось на деревянную обшивку стен и окружило его со всех сторон. Огонь плясал у подножия дубового массивного кресла, где восседал Альтотас, и — странная вещь! — хотя пламя уже охватило нижнюю часть туловища старика, было очевидно, что он этого не чувствует.
Напротив, прикосновение языков пламени действовало на него, казалось, благотворно: мускулы умирающего постепенно расслабились, и выражение неведомого доселе блаженства застыло на его лице. Расставаясь с телесной оболочкой в свой последний час, он, словно старый пророк на огненной колеснице, был готов вознестись на небеса. Он был всемогущ в этот последний час, дух уже отлетел от тела: уверенный в том, что ему уже нечего ждать, он устремился к высшим сферам, куда уносил его огонь.
С этой минуты глаза Альтотаса, ожившие в первых отблесках пламени, стали смотреть в никуда, в пространство между небом и землей, словно пытались обогнать убегающую даль. Старый волшебник был тих и смирен; он наслаждался каждым своим ощущением, слушал в себе боль, словно последний звук, доносившийся с земли; старик тихо прощался с могуществом, с жизнью, с надеждой.
— Я умираю без сожаления, — говорил он. — Я всем владел на земле; я все изведал; я совершил все, что дано совершить человеку на земле; я был близок к бессмертию!
Бальзамо захохотал, и этот мрачный смех привлек внимание старика.
Альтотас бросил на него сквозь огненную завесу полный величия взгляд.
— Да, ты прав, — молвил он, — есть одно обстоятельство, которое я упустил из виду, — это Бог!
И, как если бы это магическое слово вырвало из него душу, Альтотас откинулся в кресле. Он отдал Богу последний вздох, который так надеялся оставить при себе навсегда!
Бальзамо вздохнул. Не пытаясь ничего спасти из священного огня, на который лег умирать этот новоявленный Зороастр, Бальзамо снова спустился к Лоренце и отпустил пружину, после чего подъемный люк поднялся к потолку, скрыв от его глаз огромный костер, напоминавший кратер вулкана.
Всю следующую ночь огонь, как ураган, гудел над головой Бальзамо, а тот, однако, ничего не делал для того, чтобы погасить пламя или убежать от него: он не чувствовал никакой опасности рядом с бесчувственным телом Лоренцы. Но вопреки его ожиданию, огонь стих после того, как выгорел весь верхний этаж вплоть до кирпичной сводчатой крыши и языки пламени слизнули дорогие лепные украшения. Бальзамо услышал похожие на рев Альтотаса последние завывания пламени, умиравшего с жалобными стонами.
CXXXV
ГЛАВА, В КОТОРОЙ ГЕРОИ СНОВА СПУСКАЮТСЯ НА ЗЕМЛЮ
Герцог де Ришелье находился в спальне своего версальского особняка, где в обществе Рафте, отчитывавшегося перед ним в расходах, пил шоколад с ванилью.
Он был очень занят своим лицом, издали рассматривая себя в зеркале, и потому почти не обращал
