— Я с ними уже знаком.
— И каково ваше мнение, монсеньер? — затрепетав, спросила старуха.
— Вы спрашиваете мое мнение об этом деле?
— Да.
— Я считаю, что оно не вызывает никаких сомнений.
— Так я его выиграю?
— Да нет же, напротив, проиграете.
— Вы, монсеньер, считаете, что я должна проиграть свою тяжбу?
— Несомненно. Я позволю себе дать вам один совет.
— Какой? — с надеждой в голосе спросила графиня.
— Так как вы будете обязаны оплатить судебные издержки…
— Что??
— …я советую вам приготовить деньги заранее!
— Монсеньер! Да ведь нас ждет разорение!
— Увы, госпожа графиня, вы должны понять, что суд не может принимать во внимание это обстоятельство.
— Должны же судьи иметь сострадание…
— Нет, вот именно из этих соображений богиня правосудия надевает на глаза повязку.
— Ваше превосходительство! Позвольте попросить у вас совета.
— Черт возьми! Спрашивайте! О чем идет речь?
— Скажите, может быть, существует способ добиться смягчения приговора?
— Вы знакомы с кем-нибудь из ваших судей? — спросил вице-канцлер.
— Нет, никого из судей я не знаю, монсеньер.
— Какая досада! Ведь господа Салюсы поддерживают дружеские отношения почти с тремя четвертями членов парламента!
Графиня содрогнулась.
— Разумеется, — продолжал вице-канцлер, — не это является решающим обстоятельством, потому что судьи не руководствуются личной симпатией.
Это было приблизительно так же бесспорно, как то, что канцлер справедлив, а Дюбуа — добродетелен. Графиня почувствовала, что вот-вот потеряет сознание.
— Однако когда обе стороны имеют одинаковые шансы, — продолжал г-н де Мопу, — судья скорее отдаст свое предпочтение другу, нежели незнакомому лицу. Это так же верно, как то, что вы проиграете свой процесс, вот почему вам следует готовиться к самым неблагоприятным последствиям.
— Какие ужасные вещи я слышу от вашего превосходительства!
— Я надеюсь, вы понимаете, что я не собираюсь давать какие бы то ни было рекомендации господам судьям. Так как сам я не принимаю участия в голосовании, то имею право лишь высказать свое мнение.
— Увы, монсеньер, у меня были некоторые подозрения…
Вице-канцлер пристально взглянул на старуху.
— …господа Салюсы живут в Париже, и они, конечно, знакомы со всеми судьями, вот почему они всемогущи.
— Они всемогущи прежде всего потому, что правы.
— Как мне больно слышать эти слова из уст столь несгибаемого человека, как вы, монсеньер!
— Я говорю вам это потому, — с притворной доброжелательностью прибавил г-н де Мопу, — что хочу быть вам полезен, даю вам честное слово!
Графиня вздрогнула: ей померещилось нечто неясное не столько в словах, сколько в скрывавшихся за словами мыслях вице-канцлера. Стоило только устроить это нечто, и она могла бы надеяться на благоприятный исход.
— Кстати сказать, — продолжал г-н де Мопу, — ваше имя — одно из самых известных во Франции, оно для меня лучшая рекомендация.
— Что не помешает мне проиграть процесс, монсеньер!
— Ничего не поделаешь! Я ничем не могу вам помочь.
— Ах, ваше превосходительство, — качая головой, проговорила графиня, — неудачно складываются мои дела!
— Не хотите ли вы сказать, сударыня, — с улыбкой подхватил г-н де Мопу, — что во времена нашей молодости дела шли лучше?
— Увы, да, монсеньер, — так мне, во всяком случае, представляется; я с удовольствием вспоминаю время, когда вы еще были простым королевским адвокатом в парламенте и произносили блестящие речи, а я, будучи молоденькой девушкой, от души вам рукоплескала. Какой был задор! Какое красноречие! А как вы были добродетельны! Ах, господин канцлер, в те времена не существовало ни интриг, ни поблажек! Уж в былое время я выиграла бы тяжбу!
— Тогда всем заправляла госпожа де Фалари, по крайней мере, в те минуты, когда регент закрывал на это глаза, а Мышка тем временем шарила по углам, вынюхивая, чем бы поживиться.
— Знаете, монсеньер, госпожа де Фалари была все-таки знатная дама, а Мышка — славная девушка.
— До такой степени, что им обеим ни в чем не было отказа.
— Вернее, они ни в чем не отказывали.
— Ах, графиня, не заставляйте меня говорить плохо о моем ведомстве из любви к моей молодости! — отвечал канцлер со смехом, который все больше удивлял старую графиню искренностью и естественностью.
— Однако вы, ваше превосходительство, не можете помешать мне оплакивать потерянное состояние, мой навеки разоренный дом.
— Вот что значит отстать от времени, графиня! Надо принести жертву кумирам сегодняшнего дня!
— Увы, монсеньер, кумиры не признают тех, кто приходит к ним с пустыми руками.
— Ведь вы же этого не знаете.
— Я?
— Ну да, вы же не пробовали, как мне кажется?
— О монсеньер, вы так добры, что по-дружески со мной говорите! Поверьте, я это очень ценю!
— Мы с вами ровесники, графиня.
— Как жаль, что мне сейчас не двадцать лет, а вы не простой адвокат! Вы были бы моим защитником, и тогда никакие Салюсы не устояли бы!..
— К сожалению, нам уже давно не двадцать лет, дорогая графиня, — вздохнув из вежливости, заметил вице-канцлер, — и мы должны взывать к тем, кто еще находится в этом счастливом возрасте; признайтесь, что в двадцать лет можно оказывать некоторое влияние… Вы что же, никого не знаете при дворе?
— Я знакома лишь со старыми сеньорами, давно вышедшими в отставку, да и то, если бы они меня увидели, они покраснели бы со стыда… такая я теперь бедная и жалкая. Знаете, монсеньер, при желании я могла бы, конечно, проникнуть в Версаль, да к чему мне это? Ах, если бы я смогла вернуть свои двести тысяч ливров, я тут же бы исчезла. Совершите это чудо, монсеньер!
Канцлер пропустил последние слова мимо ушей.
— Будь я на вашем месте, — сказал он, — я забыл бы старых придворных, раз они забыли вас, и обратился бы к молодым, которые рады привлечь к себе новых сторонников. Знакомы ли вы с их высочествами?
— Они обо мне забыли.
— Да, наверное. Кроме того, они не имеют влияния при дворе. Знаете ли вы дофина?
— Нет.
— Ну, ничего, ведь сейчас все его мысли заняты прибывающей эрцгерцогиней. А не знаете ли вы кого-нибудь среди фаворитов?
