О, несчастная Англия, которая видит все это и все же терпит таких несносных хозяев!»
«На заседании парламента принято постановление о том, чтобы недавно опубликованную книгу под названием „Новые цепи Англии“ считать скандальной, лживой, клеветнической, призывающей к бунту и новой войне; авторы и издатели объявлены виновными в измене, а Государственному совету поручено разыскать их».
С вечера Джона-маленького лихорадило, и Лилберн решил уложить его в своей комнате. Младшие спали с Элизабет в соседней. Еще они снимали у хозяина Винчестер-хауза столовую внизу и небольшую кухню. На пятерых этого бы хватило, но при том потоке людей, который захлестывал их каждый день, они просто задыхались от тесноты. Обиженные с жалобами, тайные доброжелатели с вестями, приезжие из графств, политические прожектеры, парламентские шпионы, роялисты, прощупывающие почву, отставные солдаты, друзья, печатники, книготорговцы, газетчики… Снять что-нибудь получше не хватало денег. С деньгами было так худо, что на днях случилось небывалое — они поссорились из-за потерянного шиллинга.
Нос у Джона был заложен, он тяжело дышал ртом, иногда начинал кашлять и метаться. Руки и ноги его при этом стукались о стенку или о сундук, которым была задвинута его кровать, он хныкал, не просыпаясь, просил пить. Лилберн приподнимал его голову, давал глоток сладкого питья, заготовленного Элизабет, потом снова валился на кровать, пытаясь наверстать уходящую ночь. И, может, оттого, что сон был таким прерывистым и неровным, он услышал их еще на улице.
Впрочем, они не таились.
Похоже, их было очень много. Мерный топот сапог накатывался на спящие дома. Потом сильно забарабанили в дверь.
Лилберн поспешно начал одеваться, надеясь еще успеть до того момента, как грохот разбудит жену и детей. Снизу донеслись чьи-то возмущенные голоса, стук засова, визг дверных петель, шум вооруженной толпы. Когда он, застегивая пуговицы камзола, выбежал на лестницу, столовая внизу уже была полна солдат, двое полуодетых людей — сыновья хозяина — бились в их руках. На улице в свете фонарей двигались силуэты пеших и конных. По самому скромному счету, явилось не меньше роты. Неужели они всерьез ждали вооруженного сопротивления? Или просто хотели лишний раз нагнать страху на горожан?
— Ночной штурм завершился полным успехом, не так ли, прапорщик? Что все это значит?
— Мне приказано взять вас под стражу, мистер Лилберн. И доставить в заседание Государственного совета.
— У вас есть соответствующий приказ?
— Да.
— Представьте его. Мне нужно снять копию.
— Я представлю, когда сочту нужным.
— По крайней мере, прикажите отпустить этих молодых людей. Ведь на их счет у вас нет никаких распоряжений.
— Попрошу не указывать мне! Я буду делать лишь то, что сочту нужным. Вы готовы отправиться с нами?
Лилберн всмотрелся в немолодое бугристое лицо. Некоторые полковники армии Нового образца годились бы в сыновья этому прапорщику. Так что у него были причины озлобиться на жизнь.
— Да, я готов. Хочу только обратить ваше внимание, что в наши смутные времена за беззаконные приказы часто расплачивается не тот, кто отдает их, а тот, кто исполняет с чрезмерным усердием. Поэтому мой вам совет — будьте осмотрительней.
Сзади раздался детский плач. Элизабет, опухшая от сна, но успевшая причесаться и надеть платье, вышла с младенцем на руках, каким-то безучастным взглядом обвела солдат внизу, застывшего на лестнице прапорщика, потом подошла к мужу и несильно прижалась к нему плечом. Оба они ждали этого ареста, ничуть не сомневались в нем, и все же ее спокойная, почти равнодушная сдержанность больно кольнула сердце.
— Как там Джонни?
— Начал дышать ровнее. Похоже, твое зелье все же помогает ему.
— У тебя есть деньги с собой?
— На первое время хватит.
— Ты совсем не веришь, что они выпустят тебя под залог?
— Лучше на это не рассчитывать.
— Хорошо. Не буду. — Она приподнялась на носки, поцеловала его мягкими губами. Потом взглянула на прапорщика и сказала все тем же ровным и спокойным тоном, от которого у Лилберна на этот раз потеплело в груди: — Будьте вы прокляты.
На улице было темно и безлюдно, холодный воздух смывал с лица остатки сонливости. Конные солдаты ехали впереди с фонарями в руках, пешие шли рядом и позади арестованных. Сыновья хозяина, возбужденные, недоумевающие, гордые и все же немного испуганные, жались к Лилберну, он, как мог, пытался ободрять их. Громада святого Павла надвинулась на них спереди, отблеск фонарей мелькнул на стрельчатых окнах. Старый собор снаружи и внутри был укреплен лесами, которые и держали его все последние годы в ожидании более счастливых дней, когда найдутся деньги на настоящий ремонт. Однако счастливые дни все не наступали; вместо этого здание отдали кавалерийскому полку под конюшни, а леса понемногу распродавали для уплаты солдатского жалованья. Оставалось только надеяться, что бог не захочет карать неповинных животных и удержит крышу чудом.
Почти одновременно с ними на площадь с другого конца вступила еще одна колонна солдат. Оба отряда приблизились друг к другу, слились, и из этой смешавшейся солдатской массы к Лилберну кинулись с объятиями две знакомых фигуры — Овертон и Уолвин.
— Как, мистер Лилберн? Вас брал прапорщик? Фи, какой позор. За мной послали подполковника! — Овертон гордо раздувал щеки, подбоченивался, пристукивал носком сапога. — Я на всякий случай ночевал у друзей, но представьте, нашли и там. Подполковник оказался невероятно строгих нравов. Он все допытывался, каким образом я попал в одну комнату с полуодетой женщиной. Ее муж пробовал втолковать ему, что и дети их, и он сам тоже ночует в этой же комнате, но безуспешно. «Разврат! Разврат!» Странно — чем больше наши военные насильничают, тем более в них разгорается мания целомудрия.
Лилберн улыбался на его болтовню, но сам все поглядывал на Уолвина. Тот явно был подавлен, хотя старался выглядеть невозмутимым. Похоже, жизнерадостность и философское приятие жизни начинали давать трещины при встрече с прямым насилием. Быть вырванным из собственного дома, ночью, под плач разбуженных детей, на глазах испуганной жены и слуг, — к такому он еще не был готов.
— А вас-то за что, мистер Уолвин? Неужели их шпионы не знают, что к «Новым цепям Англии» вы непричастны?
— Раз уж они решили соединить нас вместе таким своеобразным и надежным способом, — чуть обиженно сказал Уолвин, — давайте доверимся их суждению. Им виднее, заодно мы или нет.
Начальники обоих отрядов, видимо, успокоенные тем, что все идет пока так гладко, отпустили большую часть солдат и после недолгого спора позволили вернуться домой сыновьям хозяина. Арестованным разрешили позавтракать в только что открывшейся таверне. Здесь же им показали приказ об аресте, но копию снять не дали. Приказ был подписан самим президентом Государственного совета, мистером Брэдшоу, тем самым, который председательствовал в суде над королем.
В Уайтхолл отплыли часу в десятом.
