'Желаний своевольный рой'. Эротическая литература на французском языке. XV-XXI вв.

удивительные вещи узрим мы через полвека!.. Впрочем, у тебя с твоей красавицей Аделаидой все иначе; вы съединились узами брака всерьез; правду сказать, я об этом весьма сожалею. Женщина молодая, изящная, как все Грации, вместе взятые, живая, веселая, созданная для света и любви, живет в уединении только потому, что муж ее в отлучке, и глупейшим образом считает недели, дни и часы до его возвращения, меж тем как она могла бы… Да, могла бы поступить, как все, не в обиду тебе будь сказано. Впрочем, я ее переубеждать не возьмусь, по мне она неисправима. Но когда бы я захотел, я мог бы ей сказать очень многое! Первым делом я привел бы ей в пример древних греков и напомнил вот о чем: спартанцы, народ гордый и храбрый, которым род человеческий гордится и которым всякий почтет за честь подражать, спартанцы держались того же мнения, что и мы, а жены в Спарте были… общими. Я легко докажу это с Плутархом в руках. От спартанцев я перешел бы к просвещенному веку Августа, я изобразил бы прекрасной Аделаиде Ливию, которая брюхатой переходит из супружеских объятий на ложе счастливого тирана Рима; я рассказал бы ей о римлянах, покорителях Рима, которые ни во что ни ставили ни развод, ни измену, и о римлянках, которые спускались на арену с высоты четырнадцати рядов амфитеатра, чтобы подобрать понравившегося им плебея. Рассказал бы об Агриппине и Юлии, опорочивших звание матери… Впрочем, это уже слишком; я зашел дальше, чем собирался… Твоя любезная супруга увидела бы в этих прославленных примерах не более чем упадок рода человеческого, подло втаптываемого в грязь беспутными наглецами.

Таким образом, во все времена мужчины подменяли благородную свободу неправедным, необузданным развратом. Впрочем, есть эпохи, когда пороков еще продолжают стыдиться и не выставляют их напоказ, в другие же эпохи порок сбрасывает маску. Отчего же нынешние наши нравы ближе всего к той крайней непристойности, какая отличала Римскую республику накануне ее падения?

Не стану повторять того, что было говорено уже тысячу раз, а именно, что чем большее множество людей собирается в одном месте, тем меньше равенства наблюдается в их состояниях, а следственно, тем более изнеженными делаются нравы, так что одни предаются пороку, а другие им прислуживают и охотно распутничают за компанию; я вижу куда более частную причину развращенности нашего общества — это проституция в той форме, в какой она принята у нас.

[Д’Альзан сообщает де Тианжу, что на следующий день госпожа де Тианж обещала познакомить его со своей сестрой.]

Третье письмо: от д’Альзана к де Тианжу

20 апреля

[Д’Альзан описывает впечатление, которое произвела на него «очаровательная Урсула», затмившая даже свою старшую сестру.]

Покамест постараюсь одолеть природную лень и продолжить, по твоей просьбе, рассуждение о морали, начатое в предыдущем письме.

Я писал тебе, если память мне не изменяет, о том, что нравы наши очень развращены и могут сделаться вконец непристойными. Я утверждал, что причиной тому — образ жизни, какой ведут среди нас, в столицах и больших городах, публичные девки. Раз уж я пишу, чтобы тебя развлечь, не стану сочинять ученый трактат, но постараюсь привести в порядок мою «Порногномонию» [52]…

Я уже вижу, как ты улыбаешься и с губ твоих готово сорваться полуварварское слово «Порнограф»[53]. Не бойся, любезный друг, оно меня не испугает. Может ли стыдиться разговора о злоупотреблениях тот, кто замыслил их исправить?

Порногномония

Тебе известно, любезный друг, что жестокая болезнь, завезенная в Европу Христофором Колумбом с острова Гаити, поражает тех несчастливиц, что принуждены ублажать чужестранцев, как это неизбежно случается в больших городах. Таким образом природа, наша всеобщая прародительница, пожелала, кажется, отомстить за страдания тех бедняков, которые были варварски ограблены своими собственными братьями. Наказание это, столь же справедливое, сколь и жестокое, заставляет видеть в так называемых героях, которым потребовалось выйти за пределы нашего полушария, истинных палачей рода человеческого. Древние были ничуть не менее честолюбивы, чем мы, но они были куда более мудры: буря не раз прибивала их корабли к берегам Америки, они, однако же, этим открытием пренебрегли. Кто знает, что они имели в виду, когда завещали нам страшную премудрость, согласно которой всякого, кто устремится за пределы жаркого пояса, ждет смерть. Должно быть, они прислушались к показаниям опыта, и это их спасло: те, кого в Новом Свете на островах или на континенте поразил венерический вирус, вовремя догадались о его роковом действии и предупредили соотечественников; сами они погибли, но другим заразу не передали. Пусть даже эта боязнь южных краев была предрассудком, древним она оказала великую услугу: как жаль, что подобный страх не остановил того безумца, который первым дерзнул пересечь океан!

Но раз уж зло совершилось, надобно подумать о способах уменьшить его последствия. Способов этих существует два: первый, состоящий в том, чтобы отъединить от общества всех, кто уже заражен, как некогда отъединяли прокаженных, был исполним лишь сразу после того, как гаитянский вирус проник в Европу; второй, заключающийся в том, чтобы собрать публичных девок в одном месте и наблюдать за их здоровьем, исполнить легче: способ этот самый действенный и самый важный, ибо позволяет пресечь зло в зародыше. Правила поведения для проституток, которые не запрещали бы им заниматься привычным ремеслом и не объявляли бы их вне закона, а всего лишь предписывали бы им жить взаперти и делали бы сношения с ними если и чуть менее приятными, то, по крайней мере, менее опасными и менее оскорбительными для человеческой природы, — такие правила, говорю я, непременно способствовали бы истреблению вируса, а возможно, имели бы и другие благотворные последствия, которые теперь трудно даже предугадать. Обратить крайнюю степень распущенности в благо — этот подвиг уподобил бы человеческую мудрость мудрости божественной.

Порядочный человек, житель большого города, с горечью видит, как там употребляют во зло наслаждения самые священные, те наслаждения, что призваны возмещать потери, какие несет ежедневно род человеческий. Злоупотребление это, хотя и похищает у государства множество граждан, процветает совершенно безнаказанно; его можно назвать рифом, о который разбиваются наши законы. Какие бы меры предосторожности ни предпринимал мудрый отец, ему не уберечь сына, которого ровесники увлекают на стезю порока и который не учится даже на их несчастьях, до тех пор пока сам не падет жертвой недуга. Не знающая удержу юность, как тебе хорошо известно, любезный друг, гоняется за наслаждениями, а находит страдания и даже смерть. Провинциальные юноши, ведомые честолюбием либо долгом, являются в столицу образованности, попадают в большой свет — и подвергаются здесь опасностям худшим, нежели среди дикарей и хищных зверей.

В самом деле, как им устоять? Стройная девица завлекает их лживыми улыбками; ее едва наметившаяся грудь манит разом и уста, и руки; у нее точеная фигурка и легкая походка; она мастерски владеет искусством показывать на мгновение маленькую ножку в прелестном башмачке. Однако чары этой молодой красотки ничто в сравнении с теми, какие расписывает юнцам подлая старуха. Она выслеживает их, заговаривает с ними, не дает им проходу; на устах у нее мед, в речах у нее яд, нечистая ее душа источает заразу. Всякий, кто согласится ее выслушать, погиб. Она может предложить вам девиц, чей обольстительный вид кружит все головы и вселяет жгучие желания во все сердца. У вас разбегутся глаза от изобилия: к вашим услугам самые юные создания, которые в нежном возрасте уже переняли от тех несчастных, чью участь они разделяют, все их умения. Подобно тем юным рабыням, которых житель Грузии или Черкесии воспитывает для сералей Персии или Турции, приучая с самого детства ублажать будущего хозяина, эти едва созревшие красавицы с легкостью изъясняются на языке разврата и принимают непристойные позы, сами того не сознавая. Прелести, которыми природа наградила их пол, еще не вполне сформировались, а грубые распутники уже посягают на них: невинным и несчастным существам приходится возбуждать в старцах, не столько уродливых, сколько потасканных, угасшую чувственность и чуть теплящееся сладострастие. И даже юноши, увлеченные, а порой и соблазненные, предпочитают при вступлении на любовное поприще попирать все законы природы.