— Ты что, призы брала за танцы? Уж очень ты легко танцуешь, — проговорил парень и спросил, откуда я приехала сюда.
Узнав, что я из Турков, он остолбенел.
— Да я же там бывал прежде каждое лето. Меня зовут Владимир Фрибус. Родители живут в Омске (думаю, что я тогда ослышалась: у нас в Орске есть какие-то Фрибусы. Не его ли потомки?).
Уже кончились и танцы, а мы все бродили, вспоминая знакомые турковские места. Вдруг хлынул дождь, и мы бросились к моему общежитию. Поставив меня под навес и укрыв своим пиджаком, он взахлеб еще что-то рассказывал.
— Иди, Володя, ты промок до нитки.
— Да ладно! Только обещай, что на танцы завтра придешь непременно.
Девчонки в комнате стали расспрашивать, с кем это я задержалась. Я назвала имя.
— Ба! Да я его знаю, — сказала одна из девочек-горожанок, оставшаяся ночевать в общежитии после танцев, — мы занимаемся с ним в одной спортшколе, он жутко ярый спортсмен-легкоатлет, а зовем мы его Вовка-бегунок.
Наутро через вахтера мне передали, что меня кто-то вызывает. В девичье общежитие вахтеры мальчиков не пропускали. У подъезда стоял Вовка:
— Ты уж извини. До вечера так далеко, а сегодня воскресенье. Не съездить ли нам в город в парк или на Волгу?
Мы побывали в городе, а вечером танцевали и гуляли по аллеям около института. Жизнь моя приобрела другую окраску. С этим неугомонным парнем всегда было весело.
Я просила Юльку, чтоб в воскресенье она никуда не ходила и ждала меня, сказала, что приеду к ней с хорошей новостью. Мне не терпелось рассказать ей о Вовке или даже их познакомить.
Вовка, как всегда восторженный, проводив меня под воскресенье до общежития, попросил назавтра приехать на стадион, где будут у него проходить соревнования. В моей голове мелькнуло: а как же Юлька?
— Вова, я не смогу.
А дальше меня понесло «не туда»:
— Я не хочу, потому что не люблю спорт.
Он не подал вида, что обиделся. Но это было концом нашей дружбы. И я его понимаю. Если бы я готовилась к спектаклю много месяцев, не щадя времени и сил, потом пригласила бы его на премьеру, а он бы отказался и признался бы, что не любит театральное искусство, я бы на это отреагировала, пожалуй, также, как он. Я разочаровалась бы.
Мой порывистый характер всю жизнь приносил неприятности и в первую очередь мне самой. И дорогим мне людям.
В самом начале этого же года на нашем факультете избрали новый состав комсомольского бюро. В него ввели и меня. При распределении обязанностей мне достался организационный сектор, в связи с чем я была в курсе всех комсомольских мероприятий нашего факультета.
Секретарем комсомольского бюро был избран Заверткин Рэмир. Он производил впечатление человека умного, способного, но застенчивого. В комсомольской работе я у него была правой рукой, работали активно. Лишь в одном у меня случался постоянный казус. По списку, данному мне Рэмиром, чтоб оповестить ребят на заседание бюро, я не могла узнавать в лицо ребят, фамилии которых повторялись не раз. Фамилии знала, а лиц не запоминала: все мальчишки мне казались какими-то похожими, будто все на одно лицо.
После каждого заседания мы с Рэмиром задерживались на не7 сколько минут, обсуждали прошедшее заседание, его удачи или минусы, планировали, какие бы вопросы включить в повестку следующего заседания.
Учился Рэмир только отлично, систематически получая повышенную стипендию. У меня же в некоторые сессии проскальзывали и четверки.
А с черчением, помню, произошел случай. Мою работу, которую я выполняла с большим старанием, преподаватель не зачел, ему не понравился мой стандартный шрифт, который у меня прочно выработался с восьмого класса. По-другому я написать не могла. Я выворачивалась «наизнанку», доказывая это учителю. Все напрасно: все заглавные и прописные буквы шрифта Калошин требовал переделать заново.
В общежитии я расплакалась, второй раз я напишу только хуже.
— А ты не переделывай, потяни подольше, он тебя и забудет, а потом сдай, — советовали подружки из нашей комнаты.
Так и сделала.
Но Калошин не забыл:
— Вот видите! А еще сомневались в своих способностях. И поставил «отлично».
Оказывается, у него было правило: возвращать шрифт всем, чтоб «набивали руку».
С Рэмиром виделись постоянно, лекции у наших групп по расписанию совпадали, и мы садились рядом. Нам обоим нравились лекции Файна по железобетону. Лекции его были очень понятными, не нужно брать к экзамену даже учебник. Способный преподаватель рассчитывал свой урок так, что его последнее слово в лекции совпадало со звонком на перемену.
Хорошо читал и Улицкий. Вообще преподавательский состав в институте был сильный.
Как ни привыкла я к институту, а своих турковских подружек не забывала и ездила к ним часто. Они жили на другой квартире. Их хозяйкой была молодая женщина, всегда встречавшая меня приветливо. А однажды, глядя на меня, сказала моим девочкам:
— Поверьте мне, что Тамара до самой смерти прокрутится на одной ножке. (Как же она ошиблась! Хондроз скрутил меня рано).
Подруги заканчивали свое училище и готовились к отъезду на работу во Владивосток. Возвращаясь от них, в ожидании трамвая я стояла грустная. И вдруг услышала звонкий голос:
— Сколько лет, сколько зим!
Передо мной стояла красивая, сияющая Валя Рыгунова.
— Как ты? Где? — спросила меня Валя.
И я, не скрывая, рассказала о всех своих злоключениях с университетом, строительным институтом и автодорожном. Попросила ее рассказать о себе.
— Учусь в медицинском.
Я поверила. И только спустя пятьдесят лет от Р. Филатова узнала, что после Турков Валя не училась нигде. Обладая красивым голосом и эффектной внешностью, устроилась в филармонию. Он и встретился с ней неожиданно, случайно прочитав в афише филармонии ее фамилию, когда филармония приезжала на гастроли в местечко неподалеку от того, где жил и работал Руфка. Они созвонились и встретились. Обманывая меня, Валя рассчитывала, что я позавидую, так как вскользь ее тете я говорила о мединституте, хоть, честно говоря, душою туда и не рвалась.
Я подходила к общежитию, но в его окнах не горел свет, хотя уже темнело. Что-то случилось с электричеством. В темном вестибюле сидел Рэмир. Поздоровавшись, спросила, почему он тут сидит.
— Я жду Галю Светлову.
Галя — его землячка. Я пообещала пригласить ее, но он ответил, что Гале уже передали, она знает.
Если бы он сказал правду, что ждет меня, мы побродили бы по аллеям института, прекрасно бы провели время, но он не ожидал увидеть меня, идущей с улицы, растерялся и постеснялся признаться.
Но кроме комсомольского бюро и совместного выполнения общественных поручений, мы постоянно встречались на лекциях, а также на репетициях: наш хор пел под их оркестр. Самодеятельность давала концерты не только в стенах своего института. Часто, загрузив автобус музыкальными инструментами, мы с шутками и песнями мчались по городу давать концерт в какое-либо предприятие или учебное заведение. Нашей самодеятельности выпадала честь выступать и на сцене саратовского оперного театра, когда там был партийный пленум и приезжали члены ЦК КПСС из Москвы.
Нас с Рэмиром все чаще видели вместе. Лично мы считали нашу дружбу чисто товарищеской, а со стороны другим она воспринималась, как любовь.
Однажды мы в общежитии погасили уже свет и легли спать. Вдруг из самого дальнего угла нашей
