Москве вел переговоры с голландским купцом Симоном ван Салингеном.
На рубеже XV в. торговали с Крымом и Востоком Иван Погорел с братом, Васюк Дмитриев сын Трубицын, три брата коломничей Казаковых, Захар Степанов сын Шитяков, можаичи братья Иван и Михаил Глядковы (Гладковы)[953]. Их потомки также были видными торговыми людьми. На Земском соборе 1566 г. среди «московских торговых людей» упоминаются Матвей и Федор Погореловы, Федосий Трубицын и Михаил Козаков, а среди смольнян — Захар Степанов сын Шитяков и Афанасий Глядов. Кирил Дмитриев сын Гладков в 1638 г. был купцом суконной сотни[954]. Это лишний раз подтверждает наблюдения В.О. Ключевского о преемственности купцов суконной сотни от купцов-смольнян.
Среди смольнян встречаем трех Котовых. Один из них, Степан Котов, с 1589 г. ведал сбором таможенных пошлин и к 1598 г. сделался гостем. Из этой же семьи, наверное, происходил гость Федот Афанасьевич Котов, совершивший в 1623–1624 гг. путешествие в Персию [955]. Участие «смольнян» в заседаниях собора 1566 г. объяснялось, конечно, особой важностью вопроса о войне или мире с Великим княжеством Литовским для развития внешней торговли России[956].
В целом соборное представительство торгово-ремесленных слоев населения было аналогично представительству служилых людей. На соборе присутствовал верхний слой русского «третьего сословия», который образовал своеобразный «государев торговый двор», поставлявший кадры административно- финансовых дельцов, так же как из «служилого двора» формировался основной контингент военно- административных деятелей. Этот «торговый двор» фактически представлял «третье сословие» в целом, так же как и «служилый двор» — русское дворянство: значительную часть московских торговых людей составляли сведенцы из различных городов, не порывавшие деловых связей с теми торгово-ремесленными центрами, из которых они происходили.
Заседания Земского собора 1566 г. состоялись 28 июня — 2 июля [957]. О содержании соборных прений известно из краткой летописной записи и из соборного приговора. Членам собора были предложены царские вопросы («а по другому вопросу… сказали»), на которые освященный собор, Боярская дума и представители других сословных групп дали обстоятельные ответы. Такая практика работы соборов сложилась уже с середины XVI в. Так, уже в феврале 1550 г. Иван IV предложил митрополиту и боярам вопросы, содержавшие программу внутренних реформ. На Стоглавом соборе 1551 г. царь тоже поставил перед участниками соборных заседаний ряд вопросов, касающихся церковной жизни. Ответы участников собора составили целую книгу (Стоглав).
Судя по приговору, 2 июля обсуждению подверглись две связанные между собой проблемы, вытекавшие из необходимости решить общую задачу: «Как нам стояти против своего недруга, короля польского». Первая проблема — следует ли соглашаться на полоцкий рубеж, предложенный литовскими послами, и вторая — продолжать ли борьбу за Ливонию. Соборные представители получили также возможность ознакомиться с «выписью» о переговорах боярской комиссии с литовскими послами. Ответы различных сословий в главном совпадали, менялось только их обоснование: на сужение территории Полоцкого повета не соглашаться и стоять нерушимо за присоединение Ливонии (в территориальных рамках последних предложений московского правительства).
Идеологические основы этой программы сформулировали члены освященного собора. Они подчеркнули «государское великое смирение» Ивана IV, который «поступался» королю целым рядом городов в Полоцком повете (Дрысь, Лукомль и другие), городом Озерищем, Усвятской волостью, а в Курской земле (Курляндии), за Двиной, 16 городами да 15 городами «на сей стороне Двины». Итак, «государская перед королем правда великая». Поэтому следует твердо настаивать на присоединении к России городов Риги, Кеси, Владимерца и других, захваченных польским королем (права России на ливонские города, занятые русскими войсками, считались само собою разумеющимися). Соборные старцы подчеркивали, что если король укрепится в Риге и других городах, то «не токмо государевым городом Юрьеву и иным городам ливонским государским и Пскову тесноты будут великие, но и Великому Новугороду и иных городов торговым люд ем торговли затворятца». Интересы развития внешних торговых отношений — вот основное, чем должно руководствоваться русское правительство, предъявляя свои претензии на Ригу.
Далее соборные старцы обращали внимание на то, что польский король держит ливонские города «за собою во обороне не по правде» только потому, что, когда русский царь вступил в Ливонию и взял «городы Ливонские, свою вотчину», остальные немцы «заложилися» за короля. Ливонская земля — наследие русских князей («от великого государя Ярослава Владимерича»). На основании всего этого освященный собор считал, что Риги и других городов «отступиться непригоже, а пригоже государю за те города стояти». Уклоняясь прямо от решения вопроса о войне и мире, освященный собор замечал также, что полоцкий рубеж, предложенный литовскими послами, неприемлем, ибо он означает, что город остается фактически без уезда.
Более откровенно высказалась Боярская дума: она понимала, что речь шла или об отказе от Риги и от других ливонских городов, или о войне за эти города. Члены Боярской думы подтвердили свое старое мнение по вопросу о мере уступок во время переговоров, изложенное в приговоре 17 июня 1566 г. Дальнейшие уступки были чреваты серьезными последствиями. Полоцким «заречьем» поступаться невозможно, и не только потому, что «лучшие места Полоцкого повета все за Двиною», но главным образом потому, что в результате потери Заречья самый город оказывался как бы в осаде. После истечения перемирных лет «литовские люди» смогут построить крепости непосредственно вблизи Полоцка, который, если начнутся военные действия, не сможет долго держаться. Отказ же от Риги и других ливонских городов в случае возобновления русско-литовской войны мог привести к потере Юрьева и создать серъезную угрозу Пскову.
Боярская дума, как мы видим, отдавала себе полный отчет в недолговечности перемирия с Литвой и трезво излагала тяжелые военно-стратегические осложнения, которые связаны были с принятием литовских условий перемирия.
Считая дальнейшие переговоры не только бесполезными, но и вредными, Боярская дума возражала против «съезда» делегаций обоих сторон на русско-литовском рубеже. «Послы литовские, — говорилось в боярских «речах», — все говорят о съезде, чтобы мало переманити, и с людьми ся пособрати, и с ляхи постановение учинити, и Ливонская земля укрепити, и в ней рати прибавити, чтоб впредь больше своего дела королю искати». И действительно, заключение в 1569 г. унии Польши с Литвой намного осложнило ход Ливонской войны. Но в 1566 г. из-за «брани» с цесарем королю еще было «недосуг»[958], что, казалось бы, создавало благоприятные условия для дальнейшего наступления русских войск на Литву.
Особое мнение к приговору приложил печатник И.М. Висковатый — фактический глава русской дипломатической службы, отличавшийся самостоятельностью суждений.
Стремясь получить от литовской стороны согласие на перемирие, Висковатый советовал Ивану IV отказаться от прямого требования о присоединении Риги и других ливонских городов. Вместо этого он предлагал добиваться вывода литовских войск из Ливонии. Литва должна была также дать обязательство не помогать Риге (даже по истечении «перемирных лет») в том случае, если бы московский государь захотел «искать себе» ливонские города. Подобное дипломатическое хитросплетение, конечно, не могло обмануть Сигизмунда — Августа, который не желал отказываться от Ливонии.
Более прямолинейно высказались дети боярские первой статьи. Они заявили, что если король не отдаст полоцкого Задвинья, то «перемирью быть нельзе», ибо Полоцку «в такой тесноте без полотцких поветов впредь стояти не мочно». Изложив в духе мнения освященного собора историю того, как «король через (т. е. нарушив — Л.3.) перемирные грамоты до урочных лет в Ливонскую землю вступился и многие городы за себя поймал», дворянские представители назвали эти действия польского короля «неправдой» и решили, что «государю нашему пригоже за то за все стояти».
В том же духе высказались и дети боярские второй статьи, утверждавшие, что они «готовы для его государева дела головы свои класти и помереть готовы за государя своего и за его детей, за государей наших за царевичев, и за их вотчины»[959].
Помещики пограничных районов Великих Лук и Торопца, выносившие наряду с новгородцами и псковичами основные лишения, связанные с войной, заявляли даже: «Мы, холопи его государевы, за одну
