и Березовец[1040].
Если Рыбин-Пронский происходил из известной княжеской фамилии, Карамышев из старинной дворянской, то родословную Крестьянина Бундова нельзя проследить далее его отца. Государев конюх сын боярский Бунда Быкасов в 1536 г. описывал землю новгородских окологородных монастырей[1041]. Это был, следовательно, обычный послужилец из несвободной великокняжеской челяди, каких много выдвинулось на арену политической жизни в конце XV — начале XVI в. Чиновная деятельность Бунды Быкасова в Новгороде, вероятно, не осталась без вознаграждения. Во всяком случае его внуки известны как новгородские помещики[1042]. Детей Степана Бундова Якова и Крестьянина уже в 1550 г. включили в состав тысячников по городу Юрьеву, а в 50-х годах XVI в. они числились дворовыми детьми боярскими по тому же городу[1043]. В марте 1559 г. Яков Степанов сын Бундов участвовал в качестве головы стрельцов в походе Данилы Адашева. Но в этом же году его московский двор передается в Кириллов монастырь[1044]. Послухом в данной грамоте 1559 г. был брат Якова[1045], один из инициаторов выступления служилых людей на Земском соборе — Крестьянин Степанович Бундов. В 1573 г. по конюшему приказу числились в «начальных людях» четверо Быкасовых[1046].
Было и еще одно обстоятельство, возбуждавшее В.Ф. Рыбина-Пронского и К.С. Бундова против опричнины: первый в середине XVI в. принадлежал к костромским дворовым детям боярским, а ближайшие родственники второго владели вотчинами в Ярославле. Но, как мы помним, служилые люди именно этих двух уездов в первую очередь испытали на себе всю тяжесть опричных опал (казней и переселений в Среднее Поволжье), и конечно, выступление Рыбина-Пронского и Бундова вполне отвечало их настроениям.
Июль-август 1566 г. были временем интенсивной выдачи льготных грамот Владимира Старицкого на земли его удела. В январе-марте 1566 г. произошла мена земель, в результате которой удел князя Владимира образовался на территории Дмитровского и Звенигородского уездов. Однако до середины июля им было выдано всего две небольшие льготные грамоты Симонову монастырю (март-апрель)[1047]. Совсем по-иному обстояло дело летом 1566 г., когда за какие-то полтора месяца он выдал 15–16 грамот Чудову, Троице-Сергиеву и, возможно, Иосифо-Волоколамскому монастырю[1048]. Столь подозрительная щедрость удельного князя, возможно, связана с выступлением против опричнины ряда членов земского собора, среди которых были близкие ему лица.
Соборные представители, подавшие царю челобитную о ликвидации опричнины, рассчитывали, вероятно, что, дав согласие на продолжение Ливонской войны, они добьются удовлетворения своих требований. Результат оказался обратный. Выступление служилых людей — этой, казалось бы, верной опоры царя — против опричнины заставило Ивана IV серьезно заняться укреплением государева удела.
В августе 1566 г. Иван Грозный проводил какую-то не вполне еще ясную работу по пересмотру своего архива. В описи Царского архива сохранились пометы о том, что он затребовал к себе (между 4 и 14 августа) около 30 ящиков и ларцев с документальными материалами. В описи есть пометы начиная с 1562 по 1574/75 г., но подавляющее большинство их относится к августу 1566 г.[1049]
Обращает на себя внимание отсутствие разрядов за вторую половину 1566 и первые три месяца 1567 г.[1050] Осенних назначений на «годованье» воевод и наместников не было[1051]. Не исключено, что правительство, напуганное выступлениями участников Земского собора из среды дворовых детей боярских, решило повременить с военно-административными назначениями до произведения тщательной проверки причастности к этому выступлению лиц из состава государева двора, откуда черпались кандидаты на высшие военные должности.
К сожалению, у нас нет более или менее точных данных, в какой мере суровые репрессии опричных лет коснулись участников Земского собора. Сведения синодиков Ивана Грозного, иностранцев и Курбского, обработанные С.Б. Веселовским[1052], неполны и касаются только наиболее именитых представителей дворянских фамилий. Но все же некоторые выводы сделать можно[1053]. Из 17 бояр и трех окольничих, присутствовавших на соборе 1566 г., в разные годы казнено девять[1054], один пострижен в монахи (И.В. Шереметев Большой), т. е. репрессиям подверглись примерно 50 % лиц. После собора привели к дознанию бывшего боярина, инока Пимена Щенятева, который не выдержал пыток и умер 5 августа 1566 г.[1055] Казнены оба казначея (H.A. Фуников и Х.Ю. Тютин) и печатник И.М. Висковатый. Печатник («у бояр в суде») Б.И.Сукин репрессий избег.
В годы опричнины несколько раз обновлялся дьяческий аппарат, несший непосредственную ответственность за все сдвиги правительственной политики. Поэтому в синодиках мы находим трех из шести думных дьяков и 11 из 33 дьяков и приказных людей[1056]. Процент получается, безусловно, очень большой. Зато почти никого из гостей и торговых людей в синодиках нет. Это, конечно, объясняется не только спецификой памятника, куда вносились лишь наиболее именитые лица, но и тем, что верхи торгово-ремесленного населения пользовались покровительством Ивана IV.
С разгромом Новгорода, возможно, связана казнь Андрея Тараканова (родственника Г.Ф. Тараканова)[1057]. В годы опричнины погиб и гость П. Цвилинев[1058]. В 1554 г. он был писцом Балахны. В Царском архиве хранился «список правежной» на Прокофия Цвилинева[1059]. Возможно, в меньшей степени пострадали дворянские представители Земского собора. Определенно известно о казнях только 29 человек из 204[1060]. Трое из них казнены, бесспорно, в связи с выступлением 1566 г., 9 — не ранее 1567 г.[1061], когда они еще исполняли разрядные и иные должности. Служебная карьера 16 опальных обрывается Земским собором 1566 г. Их участие в выступлении В.Ф. Рыбина-Пронского, И.М. Карамышева и К.С. Бундова весьма вероятно[1062].
Земский собор 1566 г. был важным этапом в истории сословно-представительных учреждений на Руси. В их практику он внес целый ряд новых моментов. На соборе 1566 г. подавляющее большинство принадлежало представителям господствующего класса феодалов. При этом заметно усилилась роль верхней прослойки дворянства — дворовых детей боярских, в чем нельзя не видеть одного из серьезных сдвигов в социально-политической жизни государства. Не менее интересно и участие представителей «третьего сословия» на Земском соборе 1566 г. — факт, тоже неизвестный соборам середины XVI в. Объяснение этому следует искать не только в заинтересованности торговых людей в решении ливонского вопроса, но и в росте удельного веса городов в социально-экономической жизни страны. О возросшей политической активности горожан свидетельствует и участие их в земских учреждениях, и волна городских движений середины века.
Насколько можно судить по случайно сохранившимся данным середины XVI в., первые соборы созывались для заслушивания правительственных деклараций (например, собор 1549 г.) и санкционирования законодательных и иных мероприятий (на соборе 1551 г.). Активной роли соборных представителей в выработке политической линии московского правительства еще не заметно. Только члены собора 1566 г. выступили со своими суждениями по внешнеполитическому вопросу, в которых слышался голос их реальных социально-политических требований. Решения собора, соответствовавшие планам самого Ивана IV, неукоснительно выполнялись в последующие годы. Земский собор 1566 г. — один из поворотных пунктов Ливонской войны, определившей на много лет политику московского правительства. Вместе с тем собор оказал заметное влияние и на судьбы опричнины. Ободренные обращением правительства к сословиям в поисках поддержки внешнеполитических мероприятий, дворянские представители осмелились даже выступить с требованиями прекратить опричные репрессии. Ответом на это было усиление опричного террора, принесшего неисчислимые бедствия стране.
В соборе 1566 г., как и в прежних соборных заседаниях, никакого участия не принимали широкие
