– Меня зовут Тейя Эмель и я хотела бы войти! – тихо сказала девушка и посмотрела Рутгеру прямо в глаза.
– Войти? – удивился Рутгер, уж очень экзотичным ему показалась сама идея девушки – войти в номер постороннего господина. Тем более, что ни в ее голосе, ни в ее внешности не было той нагловатой развязности, что была свойственная падшим женщинам. – Войти? А с другой стороны, почему бы и нет?
С этими словами Рутгер застегнул рубаху на груди, открыл пошире дверь и дал девушке дорогу.
“Какое счастье, что за вином я совсем не успел разобрать вещи!” – подумал Рутгер, пригласительным жестом указывая девушке на второе кресло, что как нарочно поставил у окна некий добрый гений.
Его пузатый бокал, полный густой терпкой горечью южного вина, стоял посреди стола как памятник полуночному алкоголизму.
– Присаживайтесь, прекрасная незнакомка по имени Тейя... А я пока зажгу светильники... – сказал Рутгер, направляясь к камину.
– Светильники? Я была бы очень вам признательна, если бы вы пока что воздержались от этого... – тихо сказала гостья. – Ведь я напросилась к вам специально, чтобы полюбоваться поляной, залитой лунным светом. Именно из этого окна открывается вид, от которого лепестки моей души раскрываются словно бутон лотоса!
“Говорит цветисто... Впрочем, как и многие адорнийцы!” – машинально отметил Рутгер.
– Вид? Да, вид неплохой... Я и сам им тут... любуюсь... – тотчас соврал он.
– Я бы никогда не отважилась беспокоить вас, благородный господин, среди ночи... Но мне не дает покоя одна идея... – девушка застенчиво опустила глаза.
– Какая же?
– Идея нарисовать этот пейзаж. Дважды я отступала перед сложностью замысла. Но теперь чувствую: отступать впредь я не должна! – в глазах девушки сверкнула какая-то нездешняя решимость.
– Значит... Значит вы... художница? – догадался Рутгер.
– Да... И не моя беда, что большую часть своей жизни я рисую не прекрасные пейзажи, запоминающиеся портреты и аппетитные натюрморты. Но боевых животных... А в оставшееся время пишу увечья для врагов и покрываю тела союзников исцеляющими магическими мазками... Этого требуют мои обязательства перед моим лордом...
“Так она героиня того человека, которого все мы звали адорнийским принцем! Впрочем, мог бы и раньше догадаться, тупица.”
– Но вы все же рисуете! – утешительно заметил Рутгер. – Ради своего искусства вы готовы даже жертвовать своим сном!
– Сном? О да... – усмехнулась художница. – Хотя, сказать по совести, я могу легко обходиться без сна сутками...
– Гм... Мне остается только позавидовать вам... – пряча в кулак зевок, сказал Рутгер. – Я с детства был соней. Соней и остался... Впрочем, что-то подсказывает мне, что своей глупой болтовней я мешаю вам сделать то, ради чего вы сюда пришли – полюбоваться ночным пейзажем.
– Хотя мне и неприятно называть наш с вами милый, вежливый разговор “глупой болтовней”, я все же хотела попросить несколько минут молчания, – сказала девушка с извиняющейся улыбкой.
– Конечно! Ради вас я готов даже помолчать...
Несколько минут, показавшихся Рутгеру необычайно долгими, они сидели молча, в полутемной комнате.
Художница Тейя смотрела в окно, там, за стеклом шелестели листвой величественные трехсотлетние дубы и медленно колыхались под порывами ночного ветра серебристые ковыли.
А Рутгер – тот смотрел в свой толстостенный бокал с вином. А еще – на Тейю.
Тейя была хороша. И, пожалуй, даже более привлекательна, чем вечером в общем зале таверны “Хвосты и копыта”, хотя вечером платье на ней было более богатым, а ее прическа – куда более прихотливой и сложной.
Выражение лица у Тейи было поэтически отрешенным – какое бывает у некоторых людей во сне. А вся поза девушки выражала решимость вобрать в себя красоту природы до последней опаловой искорки.
Татуировки на плече Тейи казались изысканным кружевом. А бусины, вплетенные в ее иссиня-черные волосы, смутно мерцали в холодном свете луны.
Прекрасно было и алое с бирюзовыми вставками платье, корсет которого так изысканно сдавливал и приподымал, словно бы призывая к ней всеобщее внимание, девичью грудь.
Рутгер, большой ценитель и знаток женской красоты, невольно залюбовался.
Однако девушка, казалось, не замечала разглядываний Рутгера, которые, возможно, из-за вина, а возможно из-за позднего часа, становились все менее поэтически-отвлеченными и приобретали даже свойство некоторой бесцеремонности...
Глядя на Тейю, Рутгер думал о том, как счастлив, должно быть мужчина, которого она любит. Ведь досталось же кому-то такое сокровище! Но кому? Ее лорду? Это было бы слишком просто. Может быть, какому-то герою этого лорда? А что, так частенько случается. Или может быть, героине? А что, в Адорнии, говорят, и такое встречается..
Однако смелую мысль о романтических отношениях между героиней и героиней Рутгер додумать до конца не успел.
Потому что Тейя вдруг оторвалась от созерцания пейзажа, сложила руки на коленях, и вмиг сменив сосредоточенность художницы на холодную расчетливость управляющей доходным промыслом, сказала:
– Что ж... благодарю. Это было великолепно! А теперь, мне пора!
