шел было; было пошел), восходящие к плюсквамперфекту (я есмь был пошел, он есть был пошел), преобразуются у Сосноры в двух направлениях. Во-первых, частицу было автор употребляет как полноценный бытийный глагол, в результате неосуществленное действие предстает осуществленным, причем факт состоявшегося бытия подчеркивается и знаками препинания, и дистантным расположением слова было по отношению к соответствующему глаголу. По существу, именно слово было становится смысловой доминантой такого текста:
Было! — в тридцать седьмой год от рожденья меня я шел по пескам к Восходу. Мертво-живые моря волны свои волновали. Солнце глазами льва выло! Но сей лев был без клыков и лап. <…> Песню весенней любви теперь запевайте, вы, майские Музы! Было! — у самого-самого моря стоял Дом Творчества. В доме был бар. Но об этом позднее. В Доме том жили творцы и только творили. Творчеством то есть они занимались, — и это понятно. Всякая тварь испытала на собственной шкуре, что значит творить. <…> Песню весенней любви продолжайте вы, майские Музы! Как начиналось? А так: не хватило дивана. Было — вошел Аполлон в почти новобрачную спальню, и — чудеса! — был диван. Был на месте, и — нету. — Боги Олимпа! — взмолился тогда Аполлон. — Где же диван? («Мой милый!» / «Тридцать семь»[149]) Во-вторых, можно наблюдать, как в пределах одного контекста утверждение бытия сопоставлено с древним плюсквамперфектом или с современным диалектным употреблением частицы было, имеющим переходный характер от плюсквамперфекта к предложению со значением неосуществленного действия. Промежуточная стадия эволюции плюсквамперфекта обнаруживает себя в согласовании частицы с глаголом по грамматическому роду:
Эйно: лестницу взял у лица на коленки, взнуздал мотоцикл и колесил по окрестностям хутора то по окружности, то по восьмерке с лестницей, чтобы она была у лица на коленках — ведь вертикалью! (Нужно признаться — с немалым искусством!) А мотоцикл был с коляской, в коляске, как ласки, — бутыль был. Эйно бутыль был подбрасывал в воздух, Герберт глядел и глотал (Вкусно не вкусно, хочешь не хочешь, а пей для новеллы!) («Баллада о двух эстах» / «Верховный час»[150]) Показательно, что в тексте изображен эпизод из крестьянской жизни. Но персонажи — эстонцы, и отклонения от современной нормативной грамматики могут быть мотивированы в контексте их несовершенным знанием русского языка. Кроме того, для понимания грамматических отношений в тексте важно то, что форму был можно трактовать и как элемент слитной номинации бутыль был, имеющейся в предыдущей строке. При этом интересно, что сочетание бутыль был, с одной стороны, представляет собой аномалию (рассогласование в роде) по отношению к нормативной речи, но, с другой стороны, такая языковая игра с переменой рода у слова бутыль характерна для разговорного языка. На фоне этого аграмматизма сочетание был подбрасывал тоже можно воспринимать как игру с родом. Кроме того, в этом сочетании можно видеть и полную редукцию конечного заударного гласного, типичную для разговорной речи (здесь редукция составляет резкий контраст с акцентированием слова было в предыдущем контексте). В мерцании разных мотиваций грамматической аномалии участвует и плюсквамперфект в его диалектном варианте. Таким образом, воспроизведение плюсквамперфектной конструкции оказывается возможным в комплексе совершенно разных свойств современной разговорной речи.
Во многих текстах Сосноры архаические формы слов выступают в обличье современного аграмматизма, когда грамматические и логические аномалии базируются на истории слова или грамматической формы. В результате история языка оказывается текстопорождающим импульсом, иногда внешне не проявляясь в тексте. Таков, например, фрагмент из поэмы «Золотой нос», вошедшей в книгу «Двери закрываются»:
Я имел 3 тыс. уч-ков и уч-ниц (одно и то ж!), они приходили в Студию на каждый урок, — учиться человеческой речи, чтоб во всеоружье вступить в «мир искусств», и то что пишу был первый тест на психику и ни кто — не смог[151]. Утверждение, что ученики и ученицы — одно и то ж, мотивируется не только декларацией безразличия к полу воспитанников, но, вероятно, и тем, что в библейских текстах форма ученицы обозначала лиц мужского пола (изменение звука [к] в звук [ц] в форме мужского рода было результатом праславянской 2-й палатализации). Библейские ассоциации поддерживаются и сокращениями слов (в сакральных текстах подобные сокращения обозначались титлами, при этом древние сокращения маркировали высокий статус обозначаемого — в отличие от сокращений современных, выполняющих снижающую функцию), и, возможно, заглавной буквой в слове Студию, и эпической гиперболой (3 тыс.).
Фонетическое и, соответственно, графическое сокращение слов связано и с таким типичным явлением в поэтике Сосноры, как свертывание (компрессия) языковых единиц.
Естественно, что при таком внимании к истории слова и формы в поэзии Сосноры отражены и семантические процессы в лексике. Так, например, предметом рефлексии становится изменение значений слов язык и народ:
Вы — объясните обо мне. 
