Все русские метели — это ледяные кружева!..
Это моя матушка с того света насылает разматывает кружева свои летучие на землю русскую!.. Это её кружева загробные по Руси метелями летают!.. Это она оттуда помогает летать моему отцу!..
…Я вздрогнул! я вспомнил, как метель играла со мной на дороге…
Это Анина мать со мной играла? завлекала?.. завораживала?.. освежала…радовала меня своими снежными загробными весёлыми обольстительными кружевами, кружевами…
Да!.. И это было Божье знамение…
Глава двадцать третья
ГРАНАТОВЫЙ КОВЕР НА ИЗУМРУДНОЙ ТРАВЕ
ПОД ГОЛУБЫМИ ЕЛЯМИ
…Ранним павлиньим весенним утром смоляной петух с коралловым гребнем
настигает жемчужную курицу!..
…Вот оно — глупое счастье
С белыми окнами в сад…
…И плывет твое горло в рубинах поцелуев моих,
Как по ручью надкусанное яблоко…
…Весна!.. Всеоживляющая! Всеблагодатная!..
Май-травень… Настой-аромат густой еловых, каплющих живиц-смол-серок плывет над моим двором от голубых елей, елей…
Ах, Анна, Анечка! вот уже весна… май-травень…
А ладья нашей любви все плывет среди весенней, Святой, объятой бесами, Руси?..
А мы хотим построить гнездо любви на Древе подрубленном Руси?..
Ах, Ангел Серебряные Власы…
…И я вспоминаю пророчества рыжего батюшки на коне: “На Руси будет великий голод… Трупы неподобранные во множестве будут лежать даже в сытых градах… Бесы голод приведут на Русь… Но голод и изгонит бесов из Руси… Очистится Русь и восстанет, взойдет в силе Иисуса Христа…”
…Да!..
О Боже!
…Но во дворе, в моем дворике творится древняя, тревожная, сладкая соловьиная весна трав и птиц — вот они поют — славки, малиновки, пеночки, иволги в саду моем, привлеченные, притянутые тенистостью и бархатистостью елей и медовым, тягучим ароматом смол-серок… Да…
А янтарные кулончики целебных смол текут, бредут по стволам голубых елей разморенных, разлапистых моих…
А мы, человеки, тоже весной талые… течем…
…Мы с Анной вынесли из дома мой любимый таджикский, бухарский, старинный, гранатовый ковер, который некогда подарили мне таджикские ученые, когда я получил Нобелевскую премию… (все, что осталось от былого сладчайшего жития-бытия советского моего, и еще обгорелая бухарская материнская подушка).
Мы постелили гранатовый ковер на свежую травку (жаль было покрывать ее тяжким ковром) под голубыми, чадящими смолками елями, елями и легли блаженно, сонно на ковер… О!..
И так пролежали, проспали, продремали много дней майских и ночей, что ли? что ли?..
И так пролежали мы блаженно на гранатовом ковре, переплетясь, перепутавшись, перемешавшись под голубыми елями, под смолами-живицами-серками целебными текучими — весь май, что ли?..
И наши смолы-живицы-серки святые, сладкие, текли…
Но как еловые смолы, соединяясь, проливаясь, сбираясь, не дают, не зачинают ель, так и наши встречные, алчные, жгучие смолы-живицы не творят завязь человеческую! не творят дитя!..
О Боже! Увы! Увы!..
А мудрец суфий Ходжа Зульфикар говорит: “Как два камня, биясь, трясь, виясь друг о друга, высекают искру для кочевого костра в одиноких горах, так и муж с женой блаженно бьются друг о друга только для того, чтобы высечь, родить дитя!.. И нет иных целей у любви… и у соитья…
И наслажденье плотью без плодов-чад — это великий грех и всепобедный блуд-прах…
И ты опускаешь ведро в колодезь, чтобы набрать воды для питья-житья, а не будешь бессмысленно греметь пустым ведром в недрах колодезя — туда-сюда, туда-сюда!.. Айя!..
Как муж и жена, которые хотят друг от друга только плотяного наслажденья — этого всего лишь неверного лукавого спутника зачатья… да! да! да!”
— Анна, Анечка, ночная майская дева, жена, другиня на гранатовом ковре моя, моя!..
Ужель Господь не даст нам дитя?.. Ужель не даст мальчика иль девочку?.. Ужель останется от меня на земле лишь этот старинный бухарский гранатовый ковер и обгорелая подушка моя?.. О! (Эту подушку я хотел послать Ельцину: вот что осталось от дома моего, и от страны моей, и от народа моего!) А!..
Ах…
…Ах была соловьиная ночь, нощь плыла под елями сонными… и над нами плыла, в звездах…
А соловей близкий бил, перебирал, как жемчужные лунные клавиши, все колена — от зачина цыганского, глухого, похмельного, робкого до забубённой, разудалой дешевой дудки…
А луна стояла неслыханно полноводная, неоглядно разливная…
А Анна нагая спала на гранатовом ковре — разметалась, раскидалась…
И она уже не была дивным, вселенским, звездным собраньем хрупких, светящихся косточек девичьих потаенных, а была зрелая, налитая, лунная, перламутровая, вожделенная, многокруглая, многовратная жена, жена, моя, моя, моя…
Она была, как белая альпийская черешня, ягода тугая, атласная, но не чреватая даже эфой…
О Боже!.. Я глядел на её лунную наготу доступную, а неплодную, и маялся, скитался, не смирялся…
И тогда!..
И тогда я вспомнил про Эфу мою…
Она давно уже проснулась, явилась от зимней спячки…
Может, она соединит, возбудит плодово, чревато нас с Анной, как некогда соединила Еву и Адама?..
