жизнь Вахи. А сейчас он понимает, что здесь, тем более в другой стране, он никто, он не личность, не гражданин. И вряд ли докажет, что полноценный человек, потому что у него нет денег, нет паспорта, даже при себе нет той справки, что невменяемый он, то есть «чечен».
Путь за границу один — в Грузию. Попасть туда, тем более когда дело к зиме, нелегко: сама природа создала границу, а правильнее, водораздел — это неприступные, горделивые, вечно заснеженные вершины Кавказа, с редкими перевалами, по которым не так просто, но при желании можно перейти с севера на южный склон Кавказского хребта. Но эти перевалы-переходы ныне контролируют российские пограничники, они на специальных укрепленных высокогорных базах дислоцируются. Тут же, дабы были звания, ордена и боевые, исподволь сосуществуют чеченские боевики. Очень мало, да еще остались кое-где в горах местные жители. Вот они-то и подсказали Вахе, что перейти границу можно за деньги, аж на вездеходе пограничники довезут. Чуть больше заплатишь — вертолет есть. Ну а в случае с Мастаевым, как ему объяснили, с волками жить, по-волчьи выть, то есть пользоваться звериными тропами. Это кабаньи просеки — этого зверя никакая граница не остановит. Но на этой тропе есть опасность, что приборы пограничников засекут. Тогда как знать. А вот есть еще тропа горной серны, барса, козы. Так там пройти сможет только настоящий горец, и то имеющий опыт, и лаг остался небольшой. Еще пару недель, и из-за зимних бурь тропы не будет.
По тропе Басхой-лам даже звери не ходят. Поэтому Ваха, считая себя чуть ли не альпинистом, выбрал второй вариант: подальше от российских пограничников. С грузинской стороны, как его уверяли, такой службы нет, видимо, никто из Грузии в воюющую Чечню не собирается. Да и что эти непроходимые горы охранять, если Ваха, конечно же это не Басхой-лам, но тут тоже риск, конечности чуть не отморозил, и просто физическая закалка и выносливость помогли, да погода не подкачала.
На южном склоне Кавказского хребта, где климат более мягкий, теплый — почти субтропики, тоже живут вайнахи, чеченцы-кистинцы. Эти чеченцы, проживающие в Грузии, не были в сталинские времена депортированы, их заставили поменять фамилии на грузинский манер — окончания «швили» или «дзе». Не в пример северным собратьям, этот народ гораздо более сохранил язык, традиции, культуру, весь исконно- патриархальный уклад горской жизни.
На первый взгляд они как бы застыли и остались в прошлом времени, и человек типа молодого Кнышевского, вооруженный ленинской идеей «экспроприации и электрификации», точно сказал бы, что этим людям нечего терять, даже своих цепей. И света здесь нет — Грузия стала бедной страной, а на такой окраине лишь примитивный сельский труд. Однако Ваха, с неких пор приверженец мифов, посчитал это место кладезем человечности. До чего здесь люди добрые и наивные, доверчивые и отзывчивые, несмотря на свою бедность, щедрые, а по духу богатые.
У Вахи был адрес, где он мог остановиться, но здесь в каждом селе, в каждый дом его как дорогого гостя приглашали. Он выбрал маленький высокогорный аул, кругом непроходимые девственные леса, небольшая, говорливая светлая речушка с водопадом, роднички, пасеки, виноградник. Все это чем-то напоминало ему Макажой. А чтобы скрыться от всего мира, большей глуши не найти. Вот почему он здесь остановился.
Первые три дня он почетный гость, а потом три дня мучился, ведь во всей округе мужчин, особенно молодых, почти нет — уехали вслед за, как им кажется, цветущей цивилизацией в Европу, Турцию, Россию.
Тоска одолела. А ведь ему не три дня, а три месяца здесь быть. И тут его осенило: он охотник, кругом лес. С оружием здесь туговато: люди умные, мирные, но одну берданку ему нашли.
Про это ружье, которому лет тридцать, а последние десять лет его и не чистили, рассказывали, что из него первый хозяин, как ни охотился, ни разу в зверя не попал. Продал — та же история. И еще была пара хозяев — ружье «кривое», так и забросили.
А Ваха вышел как-то до зари с ружьем. Сразу понял — в ауле были охотники: несколько собак, радостно повизгивая и от удовольствия виляя хвостами, увязались, задорно лая, за ним в лес.
Ваха и не представлял: лес дичью кишит, а ружье — четыре дуплета, четыре косули в один день. Все мясо раздал. Более он не иждивенец, наоборот, кормилец. И ему даже из соседних сел заказывают не только косулю, но и кабана — грузины едят. И барсука для лечения, и шкуру волка — для украшения, и медведя — для бездетной, и даже рысь — для подарка.
Словом, нашел Мастаев занятие по душе. Время как-то быстро полетело, однажды в лесу подстрелил он косулю, только подошел, склонился над ней, чтобы разделать, как почувствовал и увидел — по блестящему снегу огромная тень надвинулась. Ваха в первый миг испугался, как вкопанный стоит: перед ним на вид старик — пепельная борода по пояс, на нем выцветший, поношенный бешмет из грубой шерсти, еще подчеркивающий былую силу и стать, а за плечом великолепное ружье, да глаза еще по-молодецки блестят.
— На, это тебе, — старик протянул Вахе целый патрон.
Про этого грузина, старика-отшельника, Мастаев уже слышал, даже видел издалека его добротный домик. Этот старик — бывший председатель лесхоза. Лесхозов давно нет, а он так и остался в лесу.
А патрон он Вахе дал неспроста; по охотничьим законам, это значит, что данный лес — его; собаки, что загнали зверя, — его, и подстреленная дичь — его. А охотник получил удовольствие, что возмещается патроном, мол, более ты здесь никто. Ваха все понял. А старик сказал:
— Стреляешь ты здорово, даже из такой развалюхи. Видать, опыт, и не только охотничий. А охота — древний инстинкт, и ради удовольствия сам порою грешу. Но делать из этого промысел — тебе это не надо. А со злобы всю дичь перестрелять — Божья тварь — велик грех. Нельзя.
Не ходить более в лес, в горы, Мастаев не может. И ружье берет и всего один заряд — на всякий случай. И как назло, еще больше он зверя видит, ведь уже февраль. И здесь южнее гораздо раньше наступает весна. И в лесу оживление — птички поют. Но он более не стреляет, так что даже собаки на него злые, зря по лесу бегают — их не кормят. А Ваха любит бродить по лесу, любоваться природой и мечтать о встрече с сыном, о Марии. И считает, сколько дней еще осталось до исхода трех месяцев. И почему-то кажется ему, что Кнышевский его совсем не ищет и, даже если ищет, — не найдет.
Однажды, задумавшись и замечтавшись, он забрел в незнакомый лес и не то чтобы заблудился, да заплутал. К вечеру дождь, перешедший в густой, мокрый снег промочил до нитки. Уже в сумерках шел он по скользкой, поросшей от безлюдья лесной тропе и случайно вышел на дом отшельника-старика. Хотел мимо пройти, да собаки лесника подняли лай. Хозяин его окликнул:
— Знаю, ты чечен отчаянный, дерзкий, да ночью в лесу небезопасно, тем более что зверь на тебя тоже зуб точит. Заходи, промок, заболеешь. Иль не хочешь у отшельника гостить? — у хозяина красивый баритон, говорит он хорошо по-русски с мягким грузинским акцентом.
Войдя за высокий забор, Мастаев поразился: мощный джип и еще техника под навесом, а на крыше спутниковые антенны, аж три.
Внешне дом солидный, и внутри все со вкусом, как княжеские хоромы в кино, и всюду картины, фотографии. Ваха уже кое-что знал, да хозяин поподробнее о себе рассказал. В прошлом он крупный партийный функционер. Не всем угодил — отправили в горы, лесхоз. Ему понравилось, тут и остался, лишь изредка по делам ездит в Тбилиси. Получил прекрасное образование, детей выучил. Они у него при делах: сыновья — в Грузии и в Москве, дочь — художница, замужем, в Париже. Они старику помогают. Правда, наведываются сюда редко, но связь есть.
Ваха побывал в бане, в сухое переодет, и во время ужина за чачей [196] собственного приготовления хозяин осуждал Россию:
— Мы, чеченцы и грузины, конечно, тоже виноваты, ведем себя как шкодливые и строптивые дети. Но Россия ведь сильнее, старше и богаче. А ведь истина — из спорящих виноват сильнейший. А Россия с Грузией как ревнивая, оставшаяся в девках сестра, и с вами как мачеха. А у нас одна история, религия. И я учился в свое время в Москве, и сейчас там сын, внуки. Кстати, хочешь в Москву?
«Почему он спросил именно про Москву?» — подумал Мастаев, а грузин заметил:
— Как Москву назвал, — ты встрепенулся. Там кто-то есть?
— Сын, девушка, друзья.
— Так звони, спутниковый. Не хочешь? Не можешь? Да, злость в тебе сидит. Видать, под прицелом ты долго ходил. И сам невольно сквозь прицел на все живое смотришь. То-то с твоей мушки ни одна движущаяся тварь не может уйти. Хорошо, что в дичь стрелять перестал. Да все равно, как опытный торгаш
