приценивается к покупателю, так и ты как стрелок берешь на мушку каждого человека. И ружье ты таскаешь не для зверя, боишься неких людей в лесу встретить.
Тут хозяин сделал многозначительную паузу, Мастаев даже не возразил, а старик продолжал:
— Ты поверил, что дичь — божья тварь, охотиться перестал. Но ты должен поверить в более важное, что любой человек еще более важное существо — это божье создание. И любой человек — это великая тайна. И судить человека, тем более смотреть сквозь прицел, — великий грех, это дьявол в душе. А полагаться надо лишь на суд божий, он всем положенное воздаст. И надо всех простить и попросить прощения у всех, чтобы стать человеком, — значит научиться распознавать черты бога во всем удивительном многообразии человеческих лиц!
— Я об этом где-то читал, — прошептал Мастаев.
— Древняя истина в мифах, данных нам богом, — подсказал старик. — Правда, современный человек в погоне за таким же человеком бога позабыл, а мифы вообще никто не читает, лишь этому верит, — хозяин посмотрел на компьютер. Ваха перехватил его взгляд и не выдержал:
— У вас Интернет есть?
— Конечно, есть! — с некой бравадой сказал старик и тут же усмехнулся. — Правда, не очень разбираюсь. Это дети поставили, чтобы я воочию внуков видел, общался. Включи.
Ваха тоже не особо знаком, да они сумели войти в Сеть, и хозяин сразу понял, что у экрана лишний:
— Пойду спать, устал. А ты делай с ним, что хочешь, а то заржавеет.
Оставшись один на один с Интернетом, Мастаев первым делом попытался зайти по памяти в известный, роскошный личный сайт Кнышевского — такого нет. Фирма Кнышевского и Кнышевский, как владелец крупнейшей коллекции атрибутики Ленина, — ничего нет.
И тогда Ваха задал поиск — редкое имя — Митрофан Аполлонович Кнышевский. Невероятно — никакой информации о столь богатом и влиятельном человеке нет, словно такого никогда и не было.
Холодный пот прошиб Ваху. Он был готов ко всему, но такое! Стал набирать не только Кнышевский, но и Кнышев и просто Кныш, кем Митрофан Аполлонович был изначально, — ничего. И тогда Мастаев догадался применить антитезу — антипод Кнышевского — его «любимый» зять — вот кем компьютер заполнен. Весь Интернет в подчинении, в услужении: моложавое, слащавое, ухоженное лицо (точь-в-точь как Аполлоныч рассказывал), словно Мастаев это лицо знал, и уже не замминистра, а первый замминистра, просто образец госслужащего, радеющего за интересы страны и ее финансово-экономический потенциал, и тут же молоденькая, просто модель, жена. Ну, как говорится, повезло человеку в жизни: видать, достоин, башковит. Ах! И все же что-то общечеловеческое есть — тоже горе стороной не обходит: родная сестра, сенатор России, кстати, оказывается, от Чеченской Республики, благо, что невесткой была, неожиданно покончила жизнь самоубийством.
Екнуло сердце Вахи. Полез он в криминальную хронику. Так и есть: по всем версиям, Деревяко на собственной даче убита еще два с половиной месяца назад. Более того, есть данные, что убийца задержан, за неимением улик отпущен. Фамилия подозреваемого в интересах дела не разглашается, но Мастаев подумал — это Кнышевский. До Москвы дошел. И вымещать начал с самой слабой, с женщины. Ну зачем? Зачем всех подряд?
— Эх, Кнышевский, Кнышевский. Надо было в корень зрить, всю систему ленинской всемирной революции или всемирной глобализации менять, а он все так же, по-большевистски, — репрессировать всех подряд. Не вышло. Власть себя бережет. А по мифологии все просто: случился брутальный[197] акт отцеубийства: на смену одному монстру — Кнышевскому — пришел другой — его зять. И его ожидает такая же участь, ибо зять — тоже алчный тиран, деспот, а лишь Бог судья. А Ваха должен всех простить, покаяться перед всеми.
Хотелось позвонить сыну, Марии, хотя бы в Интернете о них узнать. Нет, он этого не сделал, и не потому что слово дал три месяца в контакт ни с кем не вступать, а потому что в нем еще сидит «червь» пропаганды Дома политпросвещения и в этом он един с Кнышевским. На рассвете, уходя от старика, Ваха спросил:
— Можно я через неделю приду, позвонить в Москву надо.
— Да звони сейчас, — развел руками старик. — Ну, как знаешь, в любое время этот дом — твой дом, наш дом, он для всех добрых людей открыт.
С трудом эта неделя прошла, еле-еле Ваха дождался, набрал телефон Дибировых. Голос любимой не изменился:
— Мария, — как тайна, прошептал он.
— Ваха-а? Ваха! — крикнула она, явно трубку уронила. Следом Виктория Оттовна, уже плачет, — Макаж, Макаж, беги, отец объявился! Ваха!
— Дада, дада, ты живой! Где ты? — давно не слышал Ваха сына, видать, повзрослел, мужские нотки в голосе прорезались. Но отец не только этим удивлен:
— А ты у Дибировых в гостях?
— Бабушка умерла. Я один остался. Мария к себе забрала, — тут долгая пауза, голос у сына тоже срывается. — А мы с Марией верили, что ты живой. Ты ведь рассказывал, что в чеченских легендах герой бессмертен.
— Души всех людей вечны. Я перезвоню.
Мастаев звонил бы каждый день, и старик только рад в добром деле подсобить, да Ваха знает, что это дорого, — у него самого денег нет. Можно было бы в райцентр поехать, а в его ауле связи вообще нет. Вот и бегает Мастаев к старику отшельнику, у кого, как ни странно, связь с цивилизацией. И он Ваху как-то огорошил:
— В Россию хочешь? В пасть чудовища?
— Это моя родина, другой нет, и там мой сын, близкие.
— Правильно. Только вот больна твоя родина, плохо чувствует себя этот обожравшийся монстр, подавился.
— Народ в России небогато живет.
— Я не о народе, а о правителях. Впрочем, у нас в Грузии правители не лучше. Добрый человек к власти не рвется, — он широко улыбнулся. — А русские, как истинно великий народ, — люди щедрые, добрые, широкие. И ты к ним с добром иди, в каждом лице пытаясь распознать черты бога.
— К чему вы это?
— Да вот, слышал я, что здесь, в ущелье, группу набирают, большие деньги сулят: турок, араб, наш грузин — какой-нибудь болван, и ваши братья-чеченцы — такие же. Идут в Чечню, в Россию воевать, мол, боевики. Мясо. Дураки. Может, и ты с ними идти подумываешь?
— Говорят, им коридор свободный дадут.
— Хе-хе, разве это свободный? — усмехнулся хозяин.
— Поэтому я отказался. Думаю, вот немного потеплеет, как пришел по звериной тропе.
— То, что думаешь, хорошо, на то Бог ум человеку дал — мыслить. А вот идти по звериной тропе более не следует: как и твой друг, бесследно сгинешь.
— Откуда вы знаете? — удивился Ваха. — Разве я под чачу проболтался?
— Нет. Все видно по твоим тоскливо мечущимся глазам, часть себя ты потерял, что делать — не знаешь. Родина есть, а паспорта и гражданства — нет. По звериной тропе пойдешь — по-волчьи завоешь. А надо с умом.
— Это как? — любопытством блеснули глаза Мастаева.
— У меня в Тбилиси, — как-то бесстрастно говорит грузин, — сын — большой чин. Кстати, я этим не очень доволен. Да сейчас пора его положением воспользоваться. Я уже проконсультировался. Ты получишь официальный статус и справку беженца из конфликтных территорий. Это международный документ, который будет зафиксирован не только в Страсбурге, но и в Комитете беженцев при ООН. Правда, Россия своеобразная страна, тем не менее, я считаю, это действенное подспорье, да и лишний шум никому не нужен. А ты под патронажем международной организации.
В этой процедуре роль Мастаева была совсем незначительной — два раза его вызывали на собеседование. Через переводчика, кстати, почему-то с чеченского, с ним беседовали иностранные наблюдатели. Вопросы были самые простые и благодушные. Зато сама процедура, вроде как не торопили,
