выглядел озабоченным и усталым, а подчиненных своих за людей не считал, заставлял работать сутками, обзывал скотами и дармоедами, сам любил лесть и кучу подхалимов вокруг себя.
Война только внешне отразилась на его благоухающем быте: он сменил дорогостоящие, сшитые из английского сукна кители на форму военного образца. (Впрочем, это сделали все начальники.) А так ел он по-прежнему хорошо, даже еще жирнее, боясь, что война все отнимет, спал всласть, правда приходил на работу рано, просто досыпал в удобной, оборудованной для отдыха потаенной комнате. Холил свое смуглое от рождения, толстое тело. Часто для общения с массажем вызывал все новых и все более юных девушек. Правда, последнее было сверхсекретно от жены, дочери и вечно подающего большие надежды великовозрастного сына — директора крупнейшей продовольственной базы, к сожалению отца получавшего ежемесячную отсрочку от мобилизации «ввиду слабого здоровья, зрения и стратегической необходимости в тылу».
Правда, раз он сильно струхнул, чуть было все не потерял. Когда линия фронта вплотную подошла к Грозному, стали слышаться орудийные выстрелы и город бомбила вражеская авиация, не выдержал он всего этого кошмара, плюнул на все, собрал ночью всю большую семью, посадил всех в две служебные машины, захватил в спешке драгоценности и хотел без оглядки бежать в горы. От обдуманного, но ломающего всю карьеру шага спасли его работники милиции — они просто не выпустили машины за черту города, и никакие уговоры, деньги и удостоверения не помогли. За милицией стояли кордоном войска, а между ними бегали чекисты. Вернулись Магомедалиевы домой, а утром на бюро обкома объявили, что Грозный, как стратегически важный город, сдан не будет, что здесь сосредоточена мощная линия обороны, а члены бюро и из семьи в случае опасности будут обеспечены надежной защитой и вниманием, а иначе народ без власти не проживет и дня.
Вместе с тем была у Ахмеда Якубовича еще одна проблема — это вечно непутевый, бесприданный зять — Курто Зукаев. И надо же такому случиться, взял этот «идиот» и вместе со всем потоком написал заявление и ушел добровольцем на фронт прямо из стен партийной школы. И тогда не бросил Магомедалиев своего нерадивого родственника. Решением бюро обкома выбил письмо, обязывающее замполита батальона, боевого капитана Зукаева откомандироваться в Чечено-Ингушскую республику с целью усиления национальными кадрами тыловых служб армии. Однако и тогда их «полоумный» зять ослушался, не бросил фронтовых товарищей, остался в строю на самой передовой. Узнав это, злой Магомедалиев говорил как-то по утру, одеваясь, своей жене:
— Скажи этой дуре, — имея в виду дочь, — чтобы срочно с этим придурком разводилась и искала себе нового мужа… Вон сколько их вокруг кружится: и молодые, и энергичные, и толковые, а главное понимающие жизнь и сделанное им добро… Сколько я страдал, как унижался, выбивая это письмо, а какие средства ушли… Ну, что я говорю, ты, дорогая, сама всё знаешь!
— Успокойся, Ахик, — так ласкала жена Магомедалиева, — не переживай, просто дети у них…
— А что дети, — перебил ее муж, — я им все дам: и образование, и воспитание, и жильем уже обеспечил, да и деньжат прикопил, сама знаешь… Ведь всё ради них… А если честно, то лучше бы наши золотые внучата и не видели этого олуха… Боюсь, что в него пойдут.
— Не говори так, Ахик, не говори, он еще образумится. Просто молод еще.
— Куда это молод! Я в его возрасте, без какой-либо помощи, понял, что несет революция, и оценил верно ситуацию. Рисковал… А этот паршивец всю жизнь и дочери и нам исковеркал… Понимаете, гордость ему бросить фронт не позволяет! Не может быть он тыловой крысой!.. А его жена и дети на моей шее — это значит позволительно… Даже пуля не берет этого дикаря… Вон сколько воспитанных, понимающих молодых людей вокруг меня и Раисы ползают… Тьфу ты, черт, хотел сказать кружатся… Да надоел он мне… Пошли завтракать… Рыбки свежей не подвезли?
— Нет. Индейка, молодая, в грибном соусе, с буйволиной сметаной.
— Надоело. Каждое утро одно и то же… Может другую служанку нанять?
— Не вредничай, Ахик, помни, кругом война, голод.
— Ой, как мне надоело все это. Я устал… Да, чуть не забыл. В субботу вечером у нас гости — я пригласил первого. Он человек вроде скромный, но выпить любит… Особых яств не надо, но так, чтобы было всё… Он будет с женой.
В субботу дом Магомедалиева гудел от суеты женщин. Жена, сестра жены — Калимат, дочь Раиса и две служанки драили комнаты, готовили сытную еду. Соседи приходили к дверям, нюхали острый аромат блюд. Поздно вечером был скромный ужин. Окна были тщательно завешаны. Электрического света не было, горели керосинки и многочисленные свечи. За столом сидели первый секретарь, его жена, Магомедалиев с женой, сестра жены и дочь.
Вначале ели молча, чувствовали скованность. Мужчины говорили тосты за Победу, за Родину, за Сталина. Пили все — женщины по чуть-чуть. Все великие тосты произносились стоя, также все стоя и пили. После обязательных, чисто ритуальных речей стало теплее, вольготнее, в сытых улыбках расплылись все лица, лоснились жиром красные щеки. На каждое слово и просто жест гостей хозяева мило улыбались, дружно кивали, в каждом их слове находили остроту ума и тонкий юмор. Наконец, Ахмед Якубович осторожно попросил слово у почетного гостя. Он торжественно встал, поднял высоко, как на собрании, голову, вытянул вперед жирный кулак с рюмкой водки.
— В это тяжелое, очень ответственное время для нашей Родины большой груз ответственности ложится на руководителя, на лидера республики. Мы знаем, в каком напряженном состоянии работает наш вождь — товарищ Сталин, но не менее напряженный труд и забота лежат и на Ваших плечах, уважаемый Андрей Федорович. Вся республика ощущает Вашу отеческую заботу, Ваш кропотливый, поистине героический труд. Если бы не Вы, не Ваш партийный опыт, Ваш талант, Ваша мудрость и прозорливость, Ваше мужество и храбрость — мы сегодня не смогли бы так сидеть здесь. Именно благодаря лично Вам — дорогой Андрей Федорович — линия фронта не смогла придвинуться к республике. Я не побоюсь этих слов — но именно благодаря Вашим решительным, твердым действиям, благодаря Вашей прозорливости враг не смог покорить Грозный. И надо отметить историческое решение ЦК партии, которое в трудные минуты направило Вас в нашу далекую, но гостеприимную республику. Если бы не Вы, Андрей Федорович, здесь дело было бы очень худо. Я согласен с мнением, что прежнее руководство пошло на поводу у некоторых враждебных нам элементов. Но слава партии, мы от них избавились вовремя… Я, к сожалению, не могу льстить и говорить длинные тосты, поэтому буду краток… Мы счастливы, что Вы теперь у нас первый секретарь, и счастливы вдвойне, что Вы соизволили посетить нашу скромную квартиру… Дорогой Андрей Федорович, дорогая Елизавета Максимовна, — за Вас, за Ваше здоровье!
Позже стали вести себя свободно, даже развязно. Мужчины встали из-за стола, ушли в другую комнату, кабинет Магомедалиева, там пили наедине чай, ели десерт, курили, говорили о делах. Под хмельком хозяин жаловался на некоторых нерадивых коллег, раскрыл как бы между прочим пару секретов, высказал одну свою просьбу, на вид пустяковую, в конце, трижды извиняясь, рассказал новый анекдот с «картинками». После этого долго смеялись с надрывом, вновь и вновь повторяя тупую, но почему-то в данный момент очень острую фразу. Потом, выполнив программу на вечер, оба замолчали. Андрей Федорович погрустнел, опустил голову.
— Нелегко Вам, ой, как нелегко, — говорил ему очень заботливо Ахмед Якубович.
— Да, — качал пьяной головой гость.
— Вам бы отдохнуть немного надо, развеяться.
— Да… Налей еще…
Выпили. Закусили, вытирали жирными ладонями лица, обнимались в любви и преданности, несколько раз по-дружески поцеловались.
— Слушай, Ахмед, а это кто? Та, что рядом с женой?
— А-а, это сестра жены.
— А как ее зовут?
— Калимат.
— Как?
— Ка-ли-мат. А вообще можно как Вам удобно.
— Да нет, Калима — это очень красивое имя… Да и сама она ничего… Даже очень… такая… прямо — вся круглая, дышащая. Ух!.. Прямо не знаю… Рад я, что ты меня пригласил, а то сижу все время в кабинете…
