— Может познакомить Вас поближе с ней?
— Ну-у… конечно желательно… Тем более, что это было бы полезно и ей и Вам… Общение с людьми, а тем более с руководством, я думаю, будет… ну сам знаешь.
— Конечно, конечно, Андрей Федорович.
— А она не замужем?
— Да-а, муж у нее, — Ахмед Якубович махнул небрежно рукой, — у меня на складе работает… Да какое его дело, и кто будет знать… Тем более просто общение — оно ведь всем полезно.
— Да-а, дорогой… Ну, спасибочки… Мы с Лизонькой пойдем… А ты утром зайди по этому вопросу… Как ты сказал ее зовут?
— Калимат.
— Ух, какая сочная женщина… Дождусь ли утра?.. Прямо пышка… Страсть как нетерпится… Я ведь горянок еще не пробовал.
— Ну-у, Андрей Федорович, Вы многое не знаете, многое, хотя все они одинаковы.
— А ты, говорят, любитель этих дел?
— Да нет, что Вы, — прятал в сумраке комнаты глаза Магомедалиев.
— Знаю, знаю… Смотри, делиться надо… Всем… Понял? — Как не понять? Просто я не знал, что есть необходимость.
— Хм, что я, не мужик что ли… Ну, пошли мы… А живешь ты роскошно, даже более чем.
— Да что Вы, Андрей Федорович, ведь с самой революции сутками на партию работаю.
— Да, да, наслышан… Мне тоже вот такой кабинет нужен. Это натуральное дерево?
— Да, дерево… Все будет.
— Ну и гостиная у нас пустая. Сами знаете, только приехал, мне-то все равно, а вот жене и детям быт кое-какой нужен.
— Завтра, с Вашего позволения, я лично осмотрю Вашу квартиру и все сделаю как положено. Ведь Вы первый секретарь, да и без этого Вам положено. Сколько служите Вы на благо Родине, целыми сутками. Говорят, в Узбекистане трудились, потом в Прибалтике, а теперь наши края обустраиваете… Конечно, нелегко Вам. А каково семье? Я понимаю. С завтрашнего дня я лично возьму все Ваши бытовые вопросы под личный контроль.
— Спасибо, спасибо, Якубович, молодец… Только смотри, быт — это хорошо, но душа и тело — ближе, я бы сказал первостепеннее.
Андрей Федорович надменно, важно засмеялся. Широкой, всё понимающей, угодливой улыбкой его поддержал хозяин.
На следующее утро в роскошной спальне Магомедалиева был скандал. Ахмед Якубович лежал еще в постели, потирал толстой рукой выпуклый, несоразмерно большой, резко выделяющийся из-под белоснежного атласного одеяла живот. Его жена стояла у другого конца кровати, в розовом, заманчиво- роскошном ночном сарафане; из широкого разреза виднелась верхняя часть сморщенных, увядших грудей, под тщательно выбритыми подмышками коричневатыми волнами сложилась выпуклая, в жиру кожа. Смолянисто-черные от краски, редеющие волосы в беспорядке свисали вдоль отлежавшегося в ночи смуглого лица, под глазами, от выпитого накануне вина, надулись фиолетовые мешки. Она подбоченилась, приняла вызывающую позу.
— Как ты смеешь? — кричала она хриплым голосом. — Тебе не хватает, что было, так ты теперь и сестру решил растлить. Я тебе этого не позволю, гадина ты подлая.
Ахмед Якубович ничего не ответил, только внимательно еще раз посмотрел на жену, подумал: «Какая она страшная, не дай Бог ее во сне увидеть. Хорошо, что я ночью как убитый сплю, а то спросонья увидел бы эту морду — сознание потерял бы. И как я на ней женился, видимо совсем слепым был». С этими мыслями он сделал полуоборот, потянулся к стакану простокваши на тумбочке. От вчерашнего застолья сушило во рту, слегка болела голова. Он, громко чавкая, отпил несколько глотков, с удовольствием отрыгнул, потянулся руками в зевоте. Потом согнул ноги в коленках, как учил его новый врач, слегка надавил на живот, с шумом выпустил из кишечника смердящий запах газов.
— Ты ведешь себя по-свински, ты хоть слышишь меня? — кричала в гневе его супруга.
— Слышу, слышу, к сожалению, — усмехнулся Ахмед Якубович.
— То, что ты думаешь, больше не будет. Моя сестра порядочная замужняя женщина, у нее дети, семья. Ты знаешь, что с тобой будет, если это ее муж узнает?
— Хе-хе-хе, — усмехнулся Магомедалиев. — пускай твоя сестрица освобождает служебную квартиру и возвращается в свои горы, а у мужа сегодня же сниму бронь и отправлю на фронт. Стране нужны воины.
— Ты подлец. Тварь пришлая, инородец проклятый. Как ты смеешь нам угрожать, ведь ты, твой отец и все твои предки были пастухами, батрачили у нас.
Ахмед Якубович еще несколько раз нажал на живот, поднатужился, снова с шумом выпустил газы.
— Все-таки хорошая это вещь, простокваша, прямо все выносит, даже легко стало, — он поднял свое грузное тело, сел на краю кровати. — А что касается моего прошлого, так ты права, я горжусь им. Я истинный пролетарий, исконно трудолюбивый человек, и мы сегодня и навсегда захватили власть и строим впервые в истории государство рабочих и крестьян. А если ты еще раз будешь кичиться своим княжеским происхождением, то я сдам тебя органам, и не только тебя, а и твоего братца, пригретого мной и еще живого… Вон посмотри кругом, таких, как он, давно нет, а твой единственный — благоухает. Ты вспомни, сколько я его и других твоих родственников от тюрьмы и расстрелов спасал? Сколько я дел сделал? Сколько денег истратил? И вот твоя благодарность. Нет в тебе благородства и уважения. Совсем память отшибло.
— А кто из тебя человека сделал… Вспомни, как ты на мне женился: нищий, угодливый, подобострастный…
— Да если бы не я, — перебил ее муж, — кто бы тебя в жены взял — уродину такую. Просто я сжалился над тобой; решил, мол, дай помогу, возьму в жены… А потом после революции кто кого кормит… Вспомни всё, вспомни… Ничего, сегодня же твоего братца отправлю на фронт, сегодня же…
Супруга после этих слов подбежала к нему с плачем, бросилась на колени.
— Ахик, Ахик дорогой, пожалей нас, не губи последнее. Оставь сестрицу. Не такая она, не вынесет она это.
— Что значит не такая? А ты какая? Разве не родные вы? Все вы одинаковые. Ничего с ней не будет.
— Скотина! — заорала женщина, вскочила в бешенстве, бросилась с ногтями на мужа, — я тебя убью, задушу гадину.
Ахмед Якубович слегка отстранился, потом с размаху, с силой нанес удар ей в грудь. Жена, как мячик, отлетела, ударилась спиной о чугунную батарею, от боли сморщилась, застонала, стала еще противнее и страшнее для мужа. Магомедалиев потянулся к стакану, допил, смакуя, остаток простокваши, еще раз протяжно отрыгнул, при этом как-то странно, по-гусиному вытянул свою толстую, неповоротливую шею.
— А вообще-то ты просто необразованна, ничего не знаешь, а мы строим коммунизм, и скоро семей, жен и тому подобное не будет, всё будет общее, всё. Поняла? — он посмотрел сверху вниз на лежащую в неестественной позе жену. — Ты мне с утра настроение испортила. Если расскажешь это детям — убью… Сегодня же сниму бронь с твоего милого братца и зятька, пусть поедут и как все повоюют, а то разжирели за моей спиной. Квартиры пусть освобождают, и возвращаются в свои аулы. Если не хотят жить как положено, то пусть делают что хотят. Просто так ничего не бывает… А то вы хотите, чтобы и то было и это, и все остальное, а платить ничем не хотите… Да и плата это? Одно удовольствие. Побыть в обществе такого человека — первого секретаря, члена ЦК! Да это честь для любого нормального человека.
— Не нужна нам эта честь, я ее уже получала. Хватит.
— Ну и что плохого?
— Ничего, просто ты меня с тех пор пинаешь… Сам подставил, раздел, напоил, заставил… Скотина… Не мужчина ты… Если бы не дети…
— Хм, если бы не дети, — перебил ее муж, — то все было бы по-другому… Замолчи, короче… Сама
