повернувшись спиной, стал выходить.
— Думаешь, мне легко? Я ведь тоже хочу, я люблю тебя, — с жалобным отчаянием промолвила Мадлена.
Больше Цанка думать не мог, он резко повернулся, бросился к кровати…
Они еще лежали, когда резко постучали в дверь. Арачаев, как ужаленный, вскочил, кое-как оделся, побежал к двери.
— Что вы не открываете? — возмущалась в коридоре Милана. Она еще о чем-то спросила, но Цанка уже был в подъезде, он понял, что влип, но все равно бежал, бежал от себя, от своей глупости и наивности… Но все было поздно… Уже вдалеке от дома он вспомнил, как отчаянно плакали и бились в бессилии звери, попавшие в его четко поставленные капканы… Теперь настала и его очередь… Что делать?.. А может это даже лучше? А что тут такого? Мадлена замечательная девушка, к тому же несчастна. Ну конечно, хочет выйти замуж всеми способами. А что поделаешь?.. А какая она сладкая! А какая аккуратная — даже очень щепетильная во всем… Да что я за дурак! Мне даже повезло! Он невольно улыбнулся, даже подпрыгнул от удовольствия. По привычке пошел в контору, долго, не соображая, чисто машинально возился с бумагами, часто смотрел на часы, ждал, когда наступит шесть вечера. В это время каждую субботу приходили к нему Шовхал и Ясуев и другие друзья-земляки и они вместе допоздна парились в бане водхоза, при этом всегда с грустью вспоминали Родину, потом, как обычно, гадали, когда им позволят вернуться на Кавказ, рассказывали забавные и трагические истории, много пили чай и нередко спиртное.
Поздно ночью, как нашкодивший ребенок, Цанка вернулся домой. Осторожно постучал в собственную квартиру. Дверь открыла Мадлена.
— Ты что так поздно? — шептала она озабоченно. — Мама ругалась, все узнала… Плачет… С постели не встает… Хотела уехать… Ты голодный? Пошли на кухню, — погладила она его ласково по спине.
Неровной, виноватой походкой Цанка на цыпочках прошел на кухню. Стол вновь ломился от еды. Он был очень голоден и пьян. Мадлена села напротив него, ухаживала за ним, сама немного ела. Арачаев ел много, жадно, иногда пытался посмотреть в глаза девушки, но оценить их выражение не мог, обильный хмель затмил его туманный взгляд. Когда он вдоволь наелся, по телу прошла приятная истома, он сладостно зевнул, потянулся в блаженстве, ему стало легко и приятно. Он в упор уставился на Мадлену, глупо улыбнулся, потянулся к ее руке. Девушка не стала противиться, она наоборот ласково погладила его ладонь, заманчиво улыбнулась, опустила в стыдливости глаза. Чувственное влечение вновь овладело им. Цанка потянул к себе девушку.
— Перестань, успокойся, — шептала, улыбаясь, Мадлена, — там мать… Ну что ты делаешь? Ну не надо… Ну зачем ты так? Какой ты ненасытный!
Пьяный Цанка с шумом встал, обошел стол, хотел обнять девушку. Вдруг лицо девушки стало серьезным, она грубо оттолкнула его, от неожиданности он полетел к печи, сбил с шумом кастрюлю.
— Ты что думаешь — я шлюха? — громко сказала Мадлена. — Что ты себе позволяешь? — и она неожиданно заплакала, положила на стол голову, задергалась в печали. — Я не ожидала от тебя этого…
Цанка оторопел, даже чуть отрезвел. В это время в комнате послышался скрип кровати, шелест шагов.
— Цанка, — послышался едкий, шепелявый голос матери — она не выходила на свет, была во мраке комнаты, — ты поступил коварно… Я думала, что ты благородный и честный человек! Что ты истинный чеченец. Я доверила тебе дочь… А ты, взрослый человек, вроде серьезный, и вдруг такое… Мы это так не оставим. Ты что думаешь, что мы безродные, что у нас нет мужчин? Да мы самого известного тейпа! Ты ответишь и по нашим законам и по советским… Это просто изнасилование… У меня сердце болит… Все соседи слышали… Тебе не стыдно? Что мы будем делать? Как нам жить дальше с таким позором?
Начался жалобный рев женщины.
— Мама, мама, перестань, успокойся, — кинулась в комнаты Мадлена. — Тебе нельзя волноваться, ложись. Выпей таблетку… Цанка, принеси быстрее воды.
Арачаев задергался, набрал в стакан воды, с чувством глубокой скорби, вины и ответственности бросился в мрак комнаты, хотел включить свет.
— Нет, нет, не включай, — приказала Мадлена. — Давай стакан, ну, быстрее… Мама, вот вода, пей, не торопись… Вот так. Сейчас тебе полегчает. Успокойся…
— Ой, ой, — охала Милана, лежа в постели, над ней согнулась дочь, а сзади по стойке смирно стоял натворивший все это безобразие — Цанка.
— Мама, не волнуйся, все будет хорошо… Ну так случилось, — нежно, ласково, мягко говорила Мадлена. — Но он не виноват, не ругай его… Мы оба повинны… Просто… Ну, как это сказать?.. Ну, просто я его люблю тоже… Я во всем виновата! Я! — и она также зарыдала.
Стоящий по стойки смирно длинный Цанка совсем обалдел, потерял полностью ориентир, не знал как ему быть, что делать. От всего происходящего у него заболела голова, появились рвотные позывы. Он ничего во мраке не видел, только слышал рыдания двух женщин. Ему это все опротивело, он хотел бежать, его тошнило. Эти женщины стали ему ярмом, они захватили его квартиру, его постель, а теперь подминали под себя и его самого. Он хотел выйти, сделал шаг назад, но вдруг, в темноте, его руку схватила лежащая Милана.
— Это правда, что она говорит? — бешено шептала она. — У вас все взаимно? Это было по любви и согласию?
Цанка молчал, несильно, но упрямо упирался к выходу.
— Почему ты не отвечаешь? — кинулась к другой его руке Мадлена и упала перед ним на колени. — Разве это не правда? Разве ты лгал мне? Неужто я обманывалась? Цанка! Дорогой!
Арачаев еще раз дернулся, и с отчаянием понял, что на руках его повисли две непомерные гири. Он тяжело выдохнул, сник, сдался в бессилии. Он понял, что попался, и любое возражение, а тем более сопротивление может негативно сказаться на его судьбе, вплоть до ареста за изнасилование.
— Доченька, не плачь, — по-прежнему рыдая, взмолилась Милана. — Цанка, родной, почему ты так жесток к беззащитной девушке? Она ведь так доверчива, наивна… Сколько у нее парней, а она только о тебе и говорит… Что мне делать. Цанка?
— Почему ты молчишь? — перекрикивала ее дочь. — Цанка, ты ведь мне всегда такие слова говорил! А я, дура, верила тебе… Ты ведь просил у меня любви и руки на коленях… А после сегодняшнего насилия ты передумал. Как я глупа! Я несчастна!
— Нет, нет, доченька. Не говори так. Он очень благороден. Он любит тебя. Я это вижу. Он женится на тебе, — в искреннем порыве говорила мать. — Ты женишься на ней? Что ты молчишь — Цанка? — и она резко дернула руку жениха.
— Да, — коротко отрезал Арачаев, у него закружилась голова и он, теряя сознание, бессильно сел. Его бережно обняли ставшие родными женщины.
Под утро он проснулся. На улице едва светало, во рту стояли сухость и вонь от спиртного. Рядом с ним лежала теплая, голенькая, как и он, девушка. В соседней комнате слышался мерный храп… Содрогая дома, подминая в стоне железные рельсы, прошел мимо груженый товарняк. Покидая станцию, он подал унылый прощальный гудок… Цанка осторожно дернулся, хотел встать, однако девушка сладко во сне простонала, повернулась, нежно прильнула к нему всем своим молодым телом, положила голову на его плечо, ласково погладила грудь, живот. «Ведь теперь я не одинок, — подумал он, вдыхая аромат ее пышных волос, — и всё под рукой… Ведь я счастлив». Затем он вспомнил, что сегодня воскресенье, что можно беззаботно лежать. Он страстно прижал к себе девушку… Спящую в соседней комнате мать они не стеснялись.
В понедельник утром на работе Арачаев вызвал бухгалтера и по расходному ордеру получил из кассы большую сумму денег в счет будущей зарплаты. Обедал дома. Новоиспеченная теща спрашивала его, где находится районный отдел бракосочетания. В тот же день Милана нашла общий язык с начальницей ЗАГСа, и через день, в среду, «в виде исключения, немолодого возраста, в силу страстного желания и долгой совместной жизни» между молодоженами заключили законный брак.
Ровно через неделю после прибытия Исходжаевых в Чиили, в четверг, 18 мая, их супружество по мусульманским законам благословил местный мулла — односельчанин Арачаева. После этого их еще раз поздравила и благословила мать Мадлены и со слезами горькой разлуки она возвратилась в Алма-Ату.
