Три дня, с 18 по 20 мая, гуляли свадьбу. Присутствовали все сослуживцы, земляки и соседи Арачаева. Все восторгались красотой, очарованием и щедростью невесты. После свадьбы Цанка помолодел, подтянулся, стал веселым и жизнерадостным. Это длилось две-три недели. Потом он резко сдал, сник, опечалился. Согнулся под бременем семейных забот.
Каждый день с утра Мадлена ныла, ворчала, хотела в Алма-Ату, говорила, что хочет петь, быть в кино, в театре, в гуще событий, что скучает по дочке, пропадает ее талант, что Цанка, оказывается, мало зарабатывает и не может купить новое платье и туфли, а врал, что замуправляющего, и прочее, прочее. Однако это бывало только днем. Ночью наступали мир, покой и даже идиллия супружеского блаженства. Мадлена была ненасытной, вседозволенной и даже развратной. Вначале Цанка наслаждался этим, даже поощрял ее, поддерживал все новые и новые инициативы.
— Ты только для этого и создана, — шептал он ей на ухо, зараженный ее азартом.
Мадлена только смеялась и становилась еще более неистовой, жадной, шумной. Со временем она совсем раскрепостилась и стала вести себя непристойно, даже похабно. В ее страсти не было чувственности, душевности, теплоты — это было низменное влечение, которое не знало границ и преград. Постепенно эта распущенность стала Цанке противна, он стал представлять, как его жена приобрела этот богатый опыт. Моментально его пыл остыл — медовый сезон закончился.
К тому же Мадлена все больше и больше требовала денег, и самое главное полностью запустила квартиру. Несколько дней она собирала в раковине грязную посуду, ленилась ее помыть. Неделями не подметала полы. Могла даже за собой не прибрать постель. Зато целыми днями ходила по поселку то в одной, то в другой шляпке.
Вскоре Цанка попрекнули земляки:
— Что это твоя жена ходит, как дочь русского князя, в какой-то шляпе, с сумочкой на ручке?.. Что ей, дома дел нету? Потом почтальонша сказала, что Мадлена получает «до востребования» много писем и отсылает в Алма-Ату большие деньги. Разгневался Цанка. Но как-то сдерживал себя, пока в кабинет к нему не явился участковый.
— Я извиняюсь, Цанка Алдумович, — говорил милиционер, — но эксплуатировать несовершеннолетних детей, тем более на дому, у нас теперь нельзя, противозаконно.
— Не понимаю Вас, — удивился Арачаев.
— Ваша жена как служанку использует соседскую девочку Гульнару. И если бы она скрывала это, а то все в открытую, и даже ругает и бьет ее при всех соседях… Так нельзя.
Через минуту Цанка мчался домой, он кипел. Как раз в это время Мадлена, вся разряженная, шла гулять. Он схватил ее за руку, затащил в дом и избил. Кричала жена его страшно. Когда он ее отпустил, она подбежала к раскрытому окну и заорала:
— Спасите, помогите, убивают!
Арачаев уже садился в служебную машину, а его жена все еще кричала во двор. Все соседи видели эту сцену, мотали головами.
Моментально у подъезда собрались местные старушки, обсуждали инцидент:
— До сих пор в окно пела, голос отрабатывала, а теперь заорала.
— Ходит здесь, сучка, наряды показывает.
— Такого мужчину опозорила.
— А откуда она взялась, бесстыжая?
— Даже мусор вынести не может, девочку купила в служанки. — А сама весь день по центру шляется, кривляется перед всеми. После этого жизнь супругов кардинально изменилась, Цанка установил над женой неустанный террор. Мадлена этого не вынесла и скрыто сбежала в Алма-Ату. В тот же вечер Цанка написал письмо своему другу Далхаду Бакарову, чтобы он передал гражданке Исходжаевой письменное уведомление о йитар[76] и от его имени произвел эту процедуру при двух свидетелях. Дней через десять получил срочную телеграмму: «Ваше задание удовольствием выполнил. Поздравляю. Бакаров». Следом пришло трогательное письмо от Басовых: Алла Николаевна и Альфред Михайлович просил «дорогого Цанка не переживать, не расстраиваться, умоляли приехать в гости».
Как обычно под Новый год, в Алма-Ату от Чиилинского управления водного хозяйства отправился груженый автобус. Столичным чиновникам везли мзду. Учитывая важность события, на сей раз поклонную экспедицию возглавлял лично первый замуправляющего Арачаев. В салоне транспорта отдельной горкой возвышались подарки для Басовых и однополчанина Бакарова. Это были сушеные и свежие дыни, арбузы, вяленая и замороженная баранина, конина и говядина, сушеная рыба, мед, колбасы, консервы.
Утром 27 декабря прибыли в Алма-Ату. Весь день Цанка развозил по квартирам начальства яства, под вечер был у Бакарова. Однополчанин друга просто так не отпустил — ели национальные блюда, долго вспоминали эпизоды войны, мечтали о возвращении на Родину. В полночь подвыпившие фронтовики стучались в квартиру Басовых.
— Ой, Цанка, — это ты! — целовала в подъезде Алла Николаевна долгожданного гостя.
В коридоре умиленно улыбался разбуженный поздним звонком Альфред Михайлович.
По два раза ходили к автобусу и обратно два друга и шофер, занося Басовым новогодние подарки. Продуктами полностью загрузили новый холодильник, балкон и часть коридора хозяев.
— Да зачем столько? — восклицала Алла Николаевна. — Мы ведь это в год не съедим.
— Я помогу, — шутил Цанка.
— Разве так можно? — беспокоился супруг. — Соседи подумают, что привезли взятку.
— Пусть что хотят думают, — резко отрезала хозяйка, — в магазинах ничего нет, а этот начальник, — и она недовольно мотнула головой в сторону мужа, — боится лишний раз позвонить этим хапугам, — потом она резко вновь улыбнулась, нагнула Цанка, поцеловала его еще раз в щечку. — А ты надолго? Как мы соскучились, извелись все… Ты ведь нам родной стал.
В эту ночь сразу легли спать: у Цанки с дороги болела голова и он очень устал. На следующий вечер он поддался уговорам Бакарова и ночевал у него. На встречу с земляком пришло много фронтовых товарищей. Сидели допоздна. Когда гости разошлись, Далхад стал серьезным, даже озабоченным.
— Цанка, — сказал он строго, — у меня для тебя важная новость… Хотел сказать вчера, но как-то не получилось… Дело в том, что Мадлена беременна, и давно.
— Как беременна? — вскочил огорошенный Цанка. — От кого? — Как от кого? — засмеялся Далхад. — Видно, от тебя… Я в этих делах не разбираюсь, но жена говорит, что через месяц-два она должна родить.
Цанка ничего не сказал, свесил голову, выкурил подряд две папиросы. Молча легли спать. На утро Аянт, жена Далхада, спрашивала на кухне мужа:
— Он не заболел?.. Что-то весь опух, почернел за ночь. — Не знаю. Всю ночь ворочался, не спал… Я ему вчера сообщил об этом.
— А-а-а, тогда понятно.
В это время на кухне показался Цанка.
— Далхад, Аянт, давайте побыстрее, — торопил он. — Уже десятый час, а Алла Николаевна ждет нас… Гостей будет много, а ничего еще не готово… Аянт, давай по стакану чая и бежим.
— А что у них за праздник? — спросила Аянт.
— Сорокалетний юбилей совместной жизни, — ответил Арачаев. — Им надо помочь… Аянт, ты тоже пойди с нами.
— О чем ты говоришь, Цанка, — вскинул руками Далхад. — И она пойдет, и ее сестра, и подружку прихватим… Ты знаешь, сколько нам Альфред Михайлович помогает? По любому вопросу каждый чеченец и ингуш Алма-Аты по привычке к нему бежит, и он что может делает… Да что там говорить: и жилье, и регистрация, и трудоустройство, и даже милиция и школьное обучение. Все к нему… А знаешь, какая кличка у него? — Чеченский Папа.
Вечером во время праздничного ужина Цанка сидел во главе стола возле супругов.
— Это наш приемный сын, — шептала с гордостью Алла Николаевна соседке.
— Так ведь он не русский?
— В том-то и прелесть, что он не мнимый русский, — улыбалась юбилярша.
— Что вы хотите сказать? — возмутилась раскосая соседка. — Я русская, и в паспорте записано.
