шел 87-й год, после прихода к власти Горбачева и провозглашенного им курса на перестройку интерес в мире к СССР был колоссальный. А внутри страны бурлили иные процессы. Революционный Союз кинематографистов, в секретариате которого я тоже состоял, правда, едва ли не самым молодым и фактически безголосым его членом, взял ММКФ под свой контроль и волевым решением постановил, что советская картина не должна получить на фестивале приз. Никакой — ни главный, ни второстепенный. Дескать, хватит, в прежние годы наполучали, и это подорвало престиж кинофорума. Естественно, после такого заявления желающих отдавать картину в конкурс не нашлось. Дураков нет! Мы уже собрались в Сан-Себастьян, и вдруг в последний момент узнаю: «Курьера» перебросили на ММКФ. Испанцы тогда сильно обиделись, отказались брать взамен другую картину из СССР, а нас с Бородянским пригласили в качестве гостей, показав фильм вне конкурса. Но, как говорится, Бог все видит. Тот ММКФ оказался уникальным по составу, может, самым звездным в истории. Посмотреть своими глазами на горбачевскую Россию слетелась элита мирового кино. Кого там только не было! Достаточно сказать, что жюри возглавлял Роберт Де Ниро, главный приз достался Федерико Феллини, награда за лучшую мужскую роль — Энтони Хопкинсу, а, к примеру, конкурсант Френсис Форд Коппола ничего не получил за картину «Сады камней». Российские члены жюри упорно голосовали против «Курьера», а иностранные, наоборот, его поддерживали. Де Ниро настоял, чтобы нам дали специальный приз, хотел отметить и главного героя Федора Дунаевского. Роберт сам рассказал мне об этом, когда мы сидели после церемонии в пресс-баре. А до того я невольно поработал переводчиком у Феллини. Нас усадили на сцене рядом, и минут сорок я рассказывал маэстро на английском, о чем именно говорят выступающие на русском ораторы. Закрытие фестиваля шло долго, Феллини я всегда любил и восхищался им. Хоть таким образом смог пообщаться. Приобщился...
— Сильно сомневаюсь. Феллини прилетел в день закрытия и почти сразу же отправился обратно. Подозреваю, вручение главного приза было условием приезда в Москву. По-своему он прав. Классик!
— Меня выбрали гендиректором, я подписал первый контракт на пять лет, но внутренне решил, что постараюсь выдержать прежний график — одна картина примерно в два года. В принципе справился с ритмом...
— А кому мы там нужны? Чистый миф, будто кого-то зовут в Голливуд, делают сказочные предложения. Все хорошие места давно заняты без нас. Другой вопрос, если человек решил пробиться, поставил перед собой подобную цель. Может, что-то у него и получится. Но я никогда не хотел никуда уезжать. Конечно, много раз бывал на Западе, фестивальная судьба, считаю, неплохо сложилась, но так, чтобы осесть где-то с концами... Даже мысль не возникала. Кроме того, я ведь снимал в Штатах «Американскую дочь», в 94-м году провел в Калифорнии весь съемочный период, месяца четыре жил в Сан-Франциско. Потом «Цареубийцу» делал с британцами, занимался в Лондоне постпродакшном. Есть и англоязычный вариант картины, хотя, если честно, большого смысла в этом не вижу. Надо работать на языке страны, в которой живешь...
— Не исключено. Специально тему мы не обсуждали, но вполне возможно... Каждый сам выбирает. Повторяю, я скептически отношусь к попыткам влиться в чужую струю. Большая иллюзия, будто США открыты миру. Для эмигрантов есть порог, выше которого не прыгнешь. В клуб реальных игроков никого из пришлых не пустят, в лучшем случае позволят топтаться у порога. Допускаю, кто-то согласен и на это...
— Мотив, конечно, был. В 89-м году моя тогдашняя жена Алена Зандер сбежала с Анютой в Штаты. Событие по тем временам экстраординарное. Втихаря оформила документы на выезд, получила визы и помахала ручкой. Точнее, даже не помахала. При пересказе все напоминает мелодраму: в те дни я впервые поехал в Канн с «Городом Зеро», возвращаюсь в Москву, а дома никого... Кстати, совершенно не рвался во Францию, это сейчас все заходятся в истерике вокруг Каннского фестиваля, а тогда мне было не то что по фигу, но сильно не напрягался. Не пригласили бы, абсолютно не огорчился. В восьмидесятые годы никто не трепетал перед западными конкурсами или «Оскарами», у советских была собственная гордость. И это не бахвальство и не красивая фраза. Мы не чувствовали себя бедными родственниками дядюшки Сэма, не заглядывали ему в рот. Кинематограф СССР представлял собой мощную империю, мы работали на одну половину человечества, американцы — на вторую. Нам хватало зрителей, живущих в Советском Союзе, социалистических и прочих братских странах Европы, Латинской Америки, Ближнего Востока и Африки. Были свои кинотеатры за рубежом, система проката... Ну да, Канн, ну да, интересно, но сказать, что умирал от восторга... Московский фестиваль тогда никому не уступал, лучшие режиссеры мира считали за честь сюда приехать. Висконти, Антониони... Не случайно и премьеру «81/2» Феллини устроил у нас, а не где-то. Он видел карту мира и понимал, что представляет собой Советский Союз. Создателю фильма ведь важно, чтобы его работу посмотрело побольше зрителей...
— А что тут долго рассказывать? Прилетаю из Канна — Алены и Ани нет. Лишь записка на столе. Удар получил сильный, неожиданный и болезненный. Сразу понял: это навсегда. Что-то внутри хрустнуло. Увидел дочь только спустя двадцать лет, не так давно...
— Для себя так не формулировал. Вполне возможно. Надо было выпустить наружу накопившееся внутри.
— Говорит, что да. Вроде бы понравилась. Я не расспрашивал...
