«Олег Целков — самый выдающийся русский художник всего послевоенного периода», — сказал о нем нобелевский лауреат Иосиф Бродский. «Олег Целков — создатель удивительного коктейля ХХI века, — отозвался о коллеге Михаил Шемякин. — Это гремучая смесь из светотени Рембрандта, пышной плоти Рубенса, помноженная на русское безумие и мощь варварского духа!..» С этими оценками можно соглашаться или спорить. Без разницы — во всяком случае для самого Олега Николаевича Целкова. Ведь этот человек, по его собственному признанию, «случайно сорвал маску с человечества». А с такой амбицией идти по жизни весьма непросто… Впрочем, у самого Целкова по этому поводу да и по всем остальным комплексов нет. Так, по крайней мере, утверждает сам художник, в мастерской которого в Шампани побывал корреспондент «Итогов».
— Меня, человека неверующего, всегда кто-то вел свыше. Я всегда рисовал. Однажды, накануне получения первого моего паспорта, марал что-то советское в школьную стенгазету, а человек по имени Мишка Архипов взял и поведал мне, что в Москве есть школа, где учат на художника. Надо, оказывается, написать картину маслом и показать ее дядям, которые в эту расчудесную школу принимают. Так я и сделал. Выломал для подрамника несколько реек из дворового штакетника, натянул на них холст, который тайком от родителей вырезал из мешковины на дне родительского дивана — и явился в прямом смысле слова с улицы в знаменитую Третьяковку, в художественную школу. Удивительно, но меня приняли.
Это была школа детей одаренных родителей: все приходили в брючках, в начищенных ботиночках — и лишь я в грязи по самые помидоры. Таких школ было всего три на весь Союз. В Москве, Питере и Киеве. Сорок девятый год. Только что разогнали безродных космополитов. И тут появляюсь я…
В человеке, который с детства вышколен, трудно ожидать появления большого мастера. Учение, как правило, зашоривает. Неученый Владимир Маяковский, спустившийся в Москву с грузинских гор, начал в русском языке такие вещи вертеть, которые никому ранее и в голову не приходили. А как полуграмотный Федор Шаляпин запел! Другим годами ставят голос, а он взял и запел… Так же и я стал писать.
...Много лет спустя узнал, что, как только я появился в этой продвинутой школе, на меня было заведено персональное дело. Директор школы как-то вызвал моего отца и так ласково спросил: «Скажите, Николай Иванович, а нет ли у вашего сына старшего друга-художника?» Хотел припаять мне заговор, шпионство на какую-нибудь коста-риканскую разведку. Но отец мой — человек простой. Положил на стол партбилет и начал орать: «Надо не наказывать, а воспитывать! Молодежь нужно растить… Так большевики учат…» Директор испугался, возразить вроде нечего. Тем более что отец без раздумий жалобы прямо в ЦК катал: «Я — член КПСС с такого-то года… Советскую молодежь плохо воспитывают…» Отец играл по их правилам и этим выбивал у них все козыри.
Сам он — подмосковный крестьянин. Город Дмитров, знаете? А мама из евреев, из Белоруссии. Звали ее Роза Израилевна. Я — живое воплощение могучего русско-еврейского единства. Один дед у меня — Иван Васильевич, а другой — Израиль Львович...
Время было гадкое. После войны евреев начали со всех мало-мальски ответственных работ выгонять. И папа ходил в горком и просил за всех — за тетю Соню, за дядю Сему… Даже за дядю Митю, русского алкоголика, изгнанного из армии потому, что он по пьянке загубил людей, отец тоже ходатайствовал и просил. Забавная история: когда армию в очередной раз «чистили», гэбисты многих честных офицеров расстреляли, пришли за дядей Митей, а он пьяный в сосиску. Его не посадили и не хлопнули у стенки, а только из армии выгнали. Отец его устроил куда-то в котельную прорабом.
А я уже стал про себя кое-что соображать. Как только меня начали отовсюду выгонять — из класса, из комсомола, — я понял, что этот строй без врагов существовать не может.
— В Театрально-художественном институте, куда я поступил в пятьдесят третьем, меня, у которого никогда не было ни учителей, ни авторитетов, вновь взялись обучать. Живописи и правде жизни… И подался я в Питер, в Академию художеств имени И. Е. Репина. Оттуда меня вышибли, когда поняли, что мои работы разрушают пролетарское сознание существовавших рядом со мной в общежитии китайских студентов. К счастью, жил-был на белом свете Николай Павлович Акимов. Он был и иллюстратором, и художником театра. Акимов основал в Ленинградском театральном институте факультет, которого раньше не было. Там готовили не художников, а работников театра. Как правильно пошить костюм? Как покрасить папье-маше?.. Нас научили из тряпья целые замки выстраивать. Рабочими сцены научили командовать. А это дорогого стоит… Я работал как театральный художник и благодаря театру познакомился с немалым числом достойных людей.
