— Ролана я знал еще по Питеру, по Театру имени Ленинского комсомола. Меня с ним свел мой приятель- алкаш: «Есть классный мужик, я тебя с ним сведу!» Приходим в театр, а Ролан сидит на столе пьяный в зюзю и каким-то алконавтам что-то страшно увлеченно втолковывает. Как Быков хорошо пил! Как красиво умел это делать!.. Мы быстро подружились. Ролан мне рассказывает: «Представляешь, я получаю за фильм сразу несколько тысяч. Кладу их в карман и иду пить… Просыпаюсь, а в кармане ни гроша, да и на мне чьи-то обноски…»
— Я пью аккуратно, каждый день, с двадцати лет... Пили-то отраву. Однажды купил бутылку, а на ней оранжевым написано: «Водка». И больше ничего! Ни где сделано, ни какая она… И представьте себе невозможное: в первый раз в жизни я водку пить тогда не смог. Ужас чистый! Правда, была она очень дешевая, и случилось это в городе Львове. Проблема паленой водки в том, что она в первый раз не глотается. Надо титаническое усилие сделать, чтобы протолкнуть ее, как говорят русские эмигранты: «А-ля внутрь!» — а потом она очень даже нормально идет. А дальше вообще отлично! Первая колом, вторая соколом, а дальше — как мелкие пташечки…
Это во Франции я узнал, что между разными видами алкоголя идет война. Так, вино с водкой или водка с пивом или с шампанским категорически враждебны друг другу. Мораль: не мешай! Помешал — и организм уже растерялся, не понимает, как с этим делом ему бороться.
Раньше я пил, как Черчилль, с восьми утра, а сейчас перешел на ежевечернюю выпивку. Так сказать, на «кассетный метод»: заказываю оптом двадцать пять пластиковых бидонов с краником по десять литров красного в каждом. Вот один из них стоит, родной, рядом с мольбертом…
— Думаю, да. Впрочем, уметь выбирать собутыльника — дело непростое. Были ими у меня и Вася Аксенов, и Булат Окуджава, и Иосиф Бродский, и Беллочка Ахмадулина, влюблявшая в себя всех ментов, пытавшихся учинить нам реприманд за устраиваемый нами шум… Иду я как-то в Белокаменной по Малой Бронной, а навстречу — Владимир Максимов, русский писатель, превращенный «совком» в диссидента. Этаким фраером выступает: желтые ботиночки, как у пижона. А я при деньгах, только что хорошую сумму в театре получил. Говорю ему: «Володя, есть перспектива выпить!» Он: «Ты на меня так не смотри. Я только что вон в том подъезде переоделся… Недавно деньги за роман получил, с кем пил, не помню. Но деньги как сплыли. После того как я проснулся на полу, забежал в редакцию «Октября» к Всеволоду Кочетову, взял у него аванс. Зашел в Мосторг и — представь себе — все купил: трусы, носки…»
Впрочем, Володя Максимов, которого тоже выдавили во Францию, удар держать умел. Было три дорогих мне человека, которым нельзя было ни грамма крепкого: это Михаил Шемякин, Владимир Высоцкий и Глеб Горбовский, ныне здравствующий, автор великой песни «Сижу на нарах, как король на именинах…» Помню, как Шемякина в одном из его интервью журналистка с детской наивностью спросила: «Вы можете выпить?» Он говорит: «Могу, но боюсь, что вам это мало понравится в дальнейшем…»
— Высоцкий не был моим другом не разлей вода, нет. Но однажды — что меня поразило — он начал искать меня и приехал ко мне вместе с Мариной Влади и со старателем Вадимом Тумановым. Как он меня отыскал — ума не приложу. Я к тому времени переехал из Тушина в Орехово-Борисово. Грязь, канавы с мутной водой, приходишь из магазина — в грязи по колено. Дома построили, а дорог нет. Много загадок в жизни. Но самая удивительная, которую я понять не могу: почему, когда у нас строят, все вокруг в невероятной грязи, а на Западе — все чисто на стройках... И вдруг Володя Высоцкий! Красавец — стильный, резкий, порывистый… Выяснилось, что он со второй попытки меня разыскал. Пел весь вечер только для нас. Было весьма лестно, что Высоцкий хотел спеть лично мне. Все свои самые великие песни, шедевры…
Художник сразу чувствует, что его творение очень удалось. Порой даже слишком «очень»! И сразу бежит его показывать. Но когда работу художника не то что не посмотрят, а еще пару раз ему в нос сунут, он перестает бегать. Сидит тихо дома… А Высоцкий был, видимо, в том возрасте и состоянии души, когда ему очень хотелось, чтобы на него обратили внимание. Ко мне он пришел потому, что видел во мне равного себе. Кроме того, он знал, что я любил его. Володя обладал удивительным свойством: его почему-то нельзя было не любить… Когда он был у меня, мы пили водочку, а он в рот не брал: «Нет, ребята, нельзя, не буду…» Володя мог быть щедрым до чрезвычайности. Увидел, что телефона у нас нет, предложил: «Хочешь, я тебе его поставлю?» Пошел на телефонную станцию, дал там концерт — и нам провели телефон как миленькие.
— В Париже я с Мариной несколько раз встречался. В последний раз не так давно — на спектакле «Владимир, или Прерванный полет», который она играла. Подошел к ней после представления и пригласил в ресторан, а она в ответ своим удивительным голосом: «Олег, так же нельзя! Надо заранее договариваться…» Раньше я этой французской манеры не принимал, а сейчас понимаю. По их правилам, надо выбрать время для встречи на две недели вперед: приготовиться прийти, быть уже обязанным… Но это же не по-нашему, не по-русски.
— Представьте себе: Тушино, июль, жара, час дня. Опохмелился чуть-чуть и заснул. Слышу спросонья — в дверь трезвонят. Культурно покачиваясь, иду к двери. Открываю: «Ё мое-е-е…» А там — сама Ахматова.
