тоже, сынок, мороженое хочу, но денег у нас только на водку». Он годится на все случаи жизни, в которых возникает проблема выбора. На фестивалях его вспоминаешь всегда после объявления решения жюри. Потому что никакой объективности или высшей справедливости в раздаче призов не бывает. Редкие исключения только подтверждают — у каждого форума есть приоритеты, и гнуть свою линию он будет всеми способами.
Да и в самом жюри не дураки сидят, знают, как соблюсти негласные правила и оправдать оказанное доверие. Не говоря о когорте поднаторевших журналистов, которые, уже взглянув на список конкурсантов, могут угадать конъюнктуру. Вот же фильм из проблемной страны, демонстрирующий экзотическую нищету, — готовый лауреат. А зрители потом недоумевают, сравнивая на экране ничтожного победителя и прекрасную работу, пролетевшую мимо наград, как та самая фанера над Парижем. Они никогда не смогут взять в толк, что фестивальное отношение к кино постепенно исключает отношение к фильму как к произведению, нацеленному на эмоции публики. По себе знаю, поскольку сама работаю отборщиком. Происходит профессиональная деформация, когда картина, которую никогда бы я не выбрала как зритель, так ловко укладывается в некие фестивальные тренды, что вопрос о чувствах тут не стоит — беру, потому что это очередное звено складываемого пазла. И этим все мы постепенно очерчиваем вокруг профессиональной среды замкнутый круг. Элитарность наших игр в бисер от этого, конечно, увеличивается — можно гордо надувать щеки и воображать себя носителями сакрального знания. К счастью, талант, как прыщ — вскакивает, где хочет. Так что и внутри фестивальной конъюнктуры есть замечательные авторы и произведения, от которых дух захватывает. Но вот то, что контакт со зрителями перестает быть обязательным для многих режиссеров, это факт, как говорится, медицинский. Оттого так велик разрыв между презираемым профи мейнстримом и воспеваемым арт-хаусом.
На прошедшем Берлинале было немало интересных для зрителя картин, включая, кстати, и «Долгую счастливую жизнь» нашего конкурсанта Бориса Хлебникова. Естественно, казалось, что каким-то из них достанутся призы. В конце концов, в этом году в Берлине соревновались фильмы режиссеров из каннской обоймы — Ульрих Зайдль, Гас Ван Сент, Стивен Содерберг, Бруно Дюмон, Хон Сансу. И, надо сказать, ни один из них не подкачал. Однако они были старательно обойдены вниманием в угоду неписаному правилу Берлинале — отмечать в первую очередь социально-политическую проблематику всех сортов. Честно говоря, мне непонятно, зачем надо сохранять этот взгляд на кино, рожденный в годы холодной войны. Ведь сколько ни говори сегодня о приметах возрождения конфронтации двух миров, все равно понятно, что политические расклады радикально изменились и миров сегодня куда больше двух. Лучше бы фестивалю заняться прямым своим делом — представлять и анализировать искусство кино.
Но нет, Берлин сделал вид, что художнические высказывания в картинах «Рай: Надежда» Ульриха Зайдля, завершившего этим фильмом трилогию, и «Камилла Клодель, 1915» Бруно Дюмона с великолепной Жюльетт Бинош — это просто гарнир. А основное блюдо — какая-то мыльная пена отхлынувшей «румынской волны» в семейной драме «Поза эмбриона», получившей «Золотого медведя», или сделанный по всем опостылевшим правилам фестивальной конъюнктуры «Эпизод из жизни сборщика металлолома», где цыганская семья из Боснии сыграла саму себя. И, конечно же, символом этого тренда поневоле становится уже не первый раз нарушающий запрет на профессию, но при этом реально рискующий иранец Джафар Панахи, сидящий на родине под домашним арестом. Его «Закрытый занавес» получил приз за сценарий — как «директивный бантик». Предыдущий фильм Панахи из застенка назывался искренне «Это не фильм», а теперешний можно бы назвать «И это не фильм». Безусловно, это подлинная трагедия режиссера, и я всегда подпишусь под протестом против его приговора. Но понимаю, что застенок, в котором мучилась Камилла Клодель, страшнее. И об этом снято настоящее кино, фестивалем не замеченное.
Братство сломанных ушей / Спорт / Exclusive
Братство сломанных ушей
/ Спорт / Exclusive
«Слухи об исключении спортивной борьбы из олимпийской программы муссируются давно, просто впервые ситуация зашла так далеко. Мы сами создали предпосылки для такого решения», — говорит Александр Карелин
