твоим сумасбродством, способностью исчезнуть без следа!
— Эвангеле! — заревел снизу отец. — Немедленно спустись вниз!
— Подумай, Эдди, хорошенько, — сказала она, застучав каблуками по лестнице. — Мой план разумен.
Я забрался в душ.
Сошлись они друг с другом вполне. Спустившись, я застал их мило воркующими. Отец дорвался до нового человека и пересказывал Гвен всю свою жизнь: особенно про злосчастный Национальный городской банк, изливая желчь на бедного Митчелла, яростно толкуя подробности личной жизни президента, как тот разорил в 1929 году всех вкладчиков и как сам, однако, поднялся из руин и сколотил не меньшее богатство к 1935 году. Он говорил, как Митчелла пробовали засудить, но таких акул нелегко зацепить, еще ни один миллионер не был упрятан в тюрьму, и как отец увидел его в отеле «Уолдорф Астория», и как тот хорошо выглядел, как элегантно, лучше, чем раньше, и это человек, который должен был застрелиться из чувства стыда, долга и справедливости.
Гвен кормила его с ложечки яйцом всмятку, ожидая когда отец проговорит предложение и откроет рот, чтобы набрать воздух для нового, совала очередную порцию. Даже вытирала ему салфеткой губы. Она производила кормление с видимым удовольствием. Он ей нравился. Я вспомнил про старого итальянца с руками в бурых пятнах.
Отец заметил меня и сменил тему.
— Она была замечательной женщиной, — сказал он.
— Кто, мистер Арнесс? — спросила Гвен и заполнила его рот.
— Его мать. Отменно следила за порядком в доме. Затем я потерял свои деньги и… — Он начал все сначала, и я ушел на кухню.
— Эвангеле! — услышал я неожиданно. — Ты куда?
— Приготовлю кофе.
— Ты не хочешь дослушать, что я говорю? — сказал он. — Видите, мисс, вы остаетесь без денег, и они не слушают, что вы говорите. Даже мой сын.
— Я слушаю, па.
— Неужели чашка кофе важнее, чем слова отца?
— Нет, па.
— Тогда садись и слушай.
Я сел.
Но он уже забыл, о чем говорил, и тоже замолчал. Мы с Гвен вежливо сидели. Затем она спасла его:
— Вы хотели, чтобы Эвангеле заказал такси!
— Да, да! Эвангеле, вызови такси. Мы едем в Нью-Йорк, в центр.
— Куда?
— Я только что сказал куда, Эвангеле. И как только ты добился успеха в жизни? Как-нибудь расскажешь. — Он обернулся к Гвен. — У него нет моей памяти. — Он рассмеялся, тряся головой в полном восторге. — Мы едем в Банк Корнуха, там мой сейф. Мистер Мейер, мой бизнес, под своды. Еврей, но прекрасный человек. Я познакомлю вас с ним! — сказал он Гвен.
— Спасибо, — сказала Гвен.
— Прошу прощения, что нет моей супруги. Но, возможно, — он многозначительно подмигнул, — это к лучшему, потому что в этих вопросах она мало что понимает. — Он улыбнулся. — Лично я не возражаю. Но… — Он заметил меня. — Ты вызвал такси?
— Нет, па.
— А чего ты ждешь?
— Уже иду.
— Видите? — сказал он Гвен. — Теперь я должен постоянно напоминать ему обо всем. Мой бизнес для него уже не важен. — Он застенчиво взглянул на нее и добавил: — А еще есть? — Он спрашивал о яйцах.
— Да, мистер Арнесс, сейчас принесу.
Когда она проходила мимо меня, я спросил ее:
— Что мне делать?
— Вызывай такси, — ответила она.
И вот наконец мы втроем поехали в центр, в Эмпайр Стэйт Билдинг, в полуподвале которого у отца хранился сейф. Этот день был одним из самых счастливых в его жизни. Да и в Гвен он тоже влюбился. Она была приветлива и внимательна, воспринимая все сказанное им с той оценкой, какую он сам давал, не мешая ему рассказывать и рассказывать о своей жизни: о битвах, выигранных им, о трагедиях, о сделках, о предательствах. Он посвятил ее в эпопею своего приезда в Америку, как они с братом поначалу тяжело жили, о ссорах с ним, о дне, когда он решил начать свое дело, и о том, как он добился успеха. И как перед катастрофой 1929 года он видел Митчелла на старой бельмонтской дороге с женщиной в широкополой шляпе и вуали, с которой тот никого не знакомил. В тот день его одолевало желание забрать свои деньги из банка Митчелла. Но он не забрал. Он вспомнил, как компаньонка президента скрестила, садясь в машину, ноги, и он увидел ее лодыжки. Он любил красивые ноги, сказал он Гвен и похлопал ее по коленке, и подмигнул мне, и сказал, что я унаследовал его вкус к стройным женским ножкам. Затем он начал перебирать достоинства знакомых женских ног. Одни тонкие, другие толстые… Дошел и до Флоренс. Отец отозвался о факте моей женитьбы на Флоренс с наиположительнейшей стороны, отметил, что она женщина первого класса, очень респектабельна, дочь президента колледжа. Я оказался очень ловок, сумев жениться на ней. Но он, отец, тоже не промах в амурных делах (он снова облапил коленку Гвен), если девчонка чистенькая. И отец улыбнулся ей. Затем, совсем уж по-дружески, он посоветовал ей бросить такую жизнь и выходить замуж. К этому времени у меня мелькнула шальная мысль, что он принимает ее за проститутку.
Доехав да места, мы остановились. Он приказал такси ждать.
Должен сказать, что мне было непонятно, кто собирался платить за транспорт. У меня денег почти не осталось. Но он вел себя перед Гвен как и подобает богатому человеку. Выйдя из такси, он посвятил нас в свое серьезное намерение перевести сбережения в другой банк, где президентом — некий мистер Маннинг, ирландец, но прекрасный человек. Однако он так до конца и не уяснил для себя, какой из банков надежнее.
Внизу, как он и сказал, нас встретил мистер Мейер. Это был респектабельный, пожилой мужчина с мягким, бледным от постоянного сидения внутри помещения лицом. Увидев отца, он вышел из-за стойки и взял отца за руку, тепло приветствуя его. Отец был клиентом банка с 1932 года, с той поры, когда банк только открылся. Мистер Мейер тоже работал все это время здесь, в той или иной должности, медленно поднимался по ступенькам служебной лестницы, пока не достиг самого верха. Он напоминал мне Харона. Мейер провел отца по мраморному полу к решетчатым воротам, за которые я и Гвен уже не могли пройти, поскольку не являлись обладателями сейфа. Мистер Мейер почтительно придержал решетку, пока отец проходил внутрь. Пройдя, отец обернулся и посмотрел на нас с Гвен, чтобы удостовериться в том впечатлении, которое на нас произвели почести, ему оказываемые.
Мы почтительно ретировались от решетки. Мистер Мейер, знаток душ стариков (кому, как не ему, и быть им), медленно отвел отца в специальную комнату. Он был еще слаб, но воодушевление и подчеркнутые любезности вдохнули в него новые силы. Маленькая комната для клиентов была самой большой и самой лучшей из имеющихся. Она окутывала тайной, пусть кратковременной, любого, кто туда входил. (Теперь я понял, почему посещение банка так много значило для отца!) Затем последовала церемониальная передача ключа, вынутого из черного отцовского кошелька, того самого, что он прятал под матрасом в госпитале. Мистер Мейер с поклоном принял ключ и поблагодарил отца за доверие. С ключом в руках он вышел из комнаты; подчеркивая свою неспешность и значимость личного прихода клиента, прошел через громадную железную дверь и свернул в коридор, где, собственно, и стояли сейфы. Когда президент банка исчез из виду, отец встал и выглянул из-за двери, чтобы лично удостовериться, что процесс открытия его сейфа под сводами специального отделения проходит как надо.
Удовлетворенный грамотными действиями президента, он возвратился в кресло. Когда мистер Мейер
