— Без шуток? — настоял он, будто его озаботило. — С дорожным движением что делать?
— Уволь одного регулировщика, затем — другого, и на месяц в отпуск.
Эдди снова захихикал.
— Пошли! — сказал Финнеган.
Они вприпрыжку побежали по 55-й улице.
— Куда направляешься? — прокричал Финнеган через плечо.
— Бегу с вами! — ответил Эдди, язва!
— А потом?
— Не имею понятия.
— Это я и хотел узнать, — сказал Финнеган и наддал ходу. — У тебя сейчас нет ни цели, ни направления, — прокричал он через плечо. — И заметь, ты уже тяжело дышишь. Мальчик, где твоя былая форма?
Финнеган заметил пустой от машин проулок.
— Вперед! — крикнул он и махнул рукой.
Поймав наконец такси, он наклонился к шоферу и протянул ему доллар.
— Если за пять минут домчишь нас до «Астора», получишь еще один! — сказал он.
Таксист, некто Сильверман, судя по удостоверению, взял бумажку и передернул плечами.
— На кладбище всегда успеем. А я пока здоров, — ответил Сильверман. Он был не Эдди.
— Самое удивительное, что ты выглядишь чертовски хорошо, — сказал Финнеган. — Я заметил, что перед смертью все выглядят именно так. Просто светятся от избытка сил и здоровья. Будто с них сняли груз жизни, такую тяжелую ношу. Ведь я прав?
Эдди кивнул, улыбнулся и хихикнул.
Финнеган все еще ценил его.
— Ты ведь еще не псих? — спросил он.
— Надеюсь, что да, — Эдди перепутал отрицание с утверждением, — надеюсь, что нет.
— Времени на обсуждение твоей головы нет, поэтому забудь мои слова. Итак! Я скажу тебе, что делать! Ты хочешь выслушать совет?
— Еще как!
— После «Астора» возвращайся в «Готхэм». Если у нее кто-нибудь есть, выброси его или ее за дверь. Затем врежь ей. Больше она не будет считать тебя сумасшедшим. Но сразу же!
Сильверман пробирался меж рядов автомашин. Послышалось царапанье. Таксист затормозил, покосившись обвиняюще на Финнегана, медленно открыл дверь и, пританцовывая, подошел к месту контакта. Состоялся ритуал обмена водительскими правами и ознакомления с номерами машин.
— Пошли! — скомандовал Финнеган, выпрыгнув из такси.
Эдди последовал примеру.
— Закажи обед, выпивку, смену белья, — диктовал Финнеган, подбегая к другому такси. — У них там превосходное вино. Сам пробовал. — Они запрыгнули в такси. — Затем, если рука поднимется, врежь ей еще раз. И тут выяснится, что кроме отпуска, который вы собираетесь провести вместе, вам и говорить больше не о чем. А вот для него я отдаю свой дом в Элеутере. Там есть все для души и тела. — Наверно, мордашка Эдди расцвела благодарностью, потому что Финнеган сказал: — Добро пожаловать. Можешь ехать прямо сейчас на целую неделю.
Такси проехало 56-ю улицу, а водитель все еще ждал точного пункта следования.
— О, да, водитель, отель «Астор»! — воскликнул Финнеган. — Флоренс волнует не твое умственное здоровье, а твое равнодушие к ней как к женщине! Поэтому прими пару бокалов, выключи свет и сделай свое дело. Иначе, мой друг (Эдди осклабился), ты будешь иметь настоящие неприятности, под которыми я имею в виду деньги. После недели в Элеутере можешь вернуться в Лос-Анджелес и спать с кем хочешь и где хочешь. (Эдди понимающе хохотнул.)
Неожиданно Финнеган заметил, что такси едет на восток.
— Куда мы едем, черт возьми? — закричал он на таксиста.
— На 57-й нет левого поворота, — ответил шофер. — Надо будет объехать квартал.
— Боже мой! — аж взвизгнул Финнеган. — Я еще дальше от места, чем вначале.
Он выскочил из машины, дал доллар водителю и сказал:
— Довези его до «Готхэма».
Затем он просунул голову к Эдди в окно и улыбнулся:
— Итак, все в порядке, да?
— Да, — ответил Эдди, — спасибо.
— Твоя ошибка состояла в признании перед Флоренс вины в чем-то. Никогда ничего не признавай. Отрицать — вот мой девиз в обращении с женщинами. Сейчас мне надо спешить в «Астор». А ей врежь пару раз. Потом звякни. С сегодняшнего дня ты будешь на полной зарплате. Как тебе это?
— О, прекрасно! — ответил старый, добрый Эдди.
— Но никаких сю-сю-сю и никаких ля-ля-ля, вопрос ясен?
Он рассмеялся и исчез.
На обочине, перед «Готхэмом», притулился, так и не ставший настоящим автомобилем, тарантас с Ральфом Скоттом на месте водителя. Эллен лежала на заднем сиденье. У нее болела голова.
До пролива Ральф не вымолвил ни слова. Выйдя у старого дома, я поцеловал на прощание Эллен, пожал руку Ральфу и был таков. Не помню еще ни одного случая в жизни, чтобы я был кому-то так благодарен, как в тот день Ральфу. За его молчание.
Они уехали, а я сел на крыльцо. Я хотел только одного: сидеть на крыльце. Понятно, почему так часто звери довольствуются простым сидением где-нибудь.
Тишина приятно окутывала меня. Бриз щекотал щеки. В воздухе разливался аромат цветущих акаций отца. В проливе сновали лодки, на них, наверно, кричали, переговаривались и смеялись, но я их не слышал и был благодарен расстоянию за это. Казалось, где-то в мире что-то происходит. А мне до этого дела не было.
Издалека донеслись мощные толчки. С интервалами сотрясался воздух — бум, бум, бум! Даже не звуки, а ощущения тела!
Началась война? Мне было все равно.
Я стоял на краю. Сегодня должно было произойти нечто неотвратимое. Не днем, так ночью.
Бум… Бум… Бум!!!
Это был не гром, хотя и чувствовалось приближение дождя. Поверхность воды отливала свинцом. Резкие порывы ветра вспахивали белым барашком серость воды. Затем снова глухие удары. Или гром. Нет, скорее удары. Слишком равномерные для раскатов грома.
Сегодня должно случиться что-то смертельное. Что-то окончательное.
Я встал и медленно пошел к старому теннисному корту.
В голове взбухала нудная боль. Такая бывает перед солнечным ударом. Неужели из-за этих бум-бум?
Теннисный корт был заброшенным и заросшим. Два ржавых столбика в зелени травы и ржавая металлическая сетка по бокам. Одно поколение назад за кортом ухаживали. На выходной к нам наехал один крупный покупатель из кливлендского магазина. Отец прослышал, будто тот обожает теннис, и хотя сам он не играл и особого удовольствия в строительстве площадки для нас, детей, не находил, по этому случаю пришли специалисты. Проснувшись в воскресенье в полдень, покупатель обнаружил, что для него готов корт. Но накануне вечером состоялся покер, человек страдал от похмелья, и он даже не пошел смотреть на корт. Он тогда сел на крыльцо, взглянул на пролив, сказал, что тот напоминает ему озеро Эри, и объявил, что уезжает рано.
В то лето мы с Майклом бесились на корте. Но к следующей весне глиняное покрытие треснуло, а зимние морозы выдавили из земли несколько на удивление крупных валунов (откуда только?).
Сейчас, спустя одно поколение, корт еще оставался кортом — четырехугольником, поросшим зеленью, еще одной вещью, так и не оцененной, которая отмечала вехи жизни моего отца, как рояль, как моторная лодка — вещи, которые он приобретал, но от которых он так и не вкусил прелесть жизни. Добавь к ним, подумал я, и мать.
