Чет поднял руку и, не торопясь, влепил Чарльзу затрещину. Чарльз не шелохнулся.
— Вот, гляди! — съехидничал Чет. — Триумф религиозного воспитания! Сестры учили его терпению. Подставь другую половинку своей задницы и предоставь нашему другу заняться привычным делом! — Он повернулся ко мне. — Кстати, Эдди, ты успел взобраться на нее, когда мы ушли? Она — девка шустрая, по опыту знаю. Раз, два и готово! Не отвечаешь. Если еще не успел, то я уверен, что Чарльз сейчас пойдет с тобой и приготовит вам постельку. Просто стыдно не использовать такой студень в обличье человека. Как говорил Чарльз — в страдании истинная красота. Даже экс, типа меня, это знает. Давай иди, верующий доморощенный! Христос страдал за тебя, сукиного сына, он истекал кровью ради тебя, поэтому на твою долю осталось совсем чуть-чуть. Иди, покачай их в кроватке!
— Я хочу, чтобы ты знал, — отчетливо сказал я Чарльзу, по лицу которого невозможно было определить его вероятные действия, — через две недели я уеду. Уеду надолго, и Гвен никогда больше не увижу.
— Это серьезно? — внезапно спросил Чарльз.
— Да. Очень.
— Как я могу вам верить?
— Можешь. Ты сам увидишь.
— Но почему тогда она отказала мне?
— Я скажу тебе, почему! — сказал Чет. — Ни одна женщина не захочет кота в мешке. Она ждала, когда ты наконец сообразишь, что надо с ней делать. Ты не сообразил, а в это время наш друг, присутствующий здесь, долго не думал.
— Чарльз! — сказал я. — Давай перейдем вон за тот столик в углу. Мне надо поговорить с тобой наедине.
— О, вы можете прямо здесь! — предложил Чет. — Я затыкаюсь! Видите, уже молчу! Говори, а я посмотрю, как ты его обнадежишь…
— Чарльз! — взмолился я.
Чарльз встал.
— Иди к стойке, — сказал он брату. — Мы потолкуем наедине.
Молча поднявшись, Чет ушел к стойке бара и уселся на высокий стул, начав бить мух. Но за нами он тоже следил внимательно.
Чарльз сел.
— Чарльз, — заговорил я, — я всегда относился к тебе хорошо. Я всегда чувствовал твою доброту. Ты меня слушаешь?
— Я немного выпил, но я стараюсь слушать.
— Ты слышал, что я сказал?
— Повторите.
— Я всегда верил, что ты — хороший человек. Я поверил в это с первого взгляда.
— Не надо лгать, — ответил он. — Говорите правду.
— Я говорю правду, я всегда думал о тебе хорошо…
— Прекрасно. А теперь позвольте мне…
— Прошу.
— Увидев вас впервые, я подумал, что это не тот тип, с которым легко общаться или которого легко понять. И все же это человек, старающийся быть честным… Вы ведь старались? Вы не та дешевка, что отирается среди умничающих завсегдатаев кафешек, не так ли? Тогда почему вы настроили против меня Гвен?
— Это неправда, — ответил я. — Могу поклясться на чем угодно…
— На могиле матери!
— Что?
— На могиле своей матери!
— Она еще жива.
— Хорошо. Но вы ведь сейчас не лжете? Не лжете? Жаль, что вы неверующий. Атеисты ни во что не верят, они ничем святым не могут поклясться.
— Против тебя я не сказал ни одного дурного слова…
— Хотелось бы верить…
— Верь.
— Если я уличу вас сейчас во лжи, то убью! И вы знаете это. Я не из тех перекати-поле, наплюй-и- выбрось! Я делаю жизнь. Чет говорит, что вы…
— Для Чета у меня не найдется много хороших слов!
— И все равно мы пытаемся говорить правду. Так?
Он погрузился в прошлое. Я последовал за ним.
— Теперь о твоем брате…
— Он вам не нравится.
— Извини, но это так.
— Мне тоже.
— Я приношу извинения, потому что хочу, чтобы мне сейчас все нравились. Но по поводу твоего брата… Даже сейчас, когда я, по крайней мере, готов понять…
— Мне он тоже не нравится. И никогда не нравился. Но от этого его слова не звучат менее убедительно.
— Звучат. Даже когда он говорит чистую правду, его намерения злы, а заключения…
— Да, да, да!!! И еще раз — да! Но приступим к фактам. — Он сжал мой локоть. (Чет внимательно смотрел на нас). — Мне нужна правда! — Он обхватил меня другой рукой и стал трясти. Безусловно, он был сильнее брата, но его рывки, достаточно мощные, чтобы почувствовать дискомфорт, не волновали меня, потому что я решил стать ему другом.
— Скажите мне только одно, вы действительно наговорили Гвен про меня черт знает чего?
Во всем его облике было что-то ужасное, но одновременно вызывающее боль за его ранимость. Его медлительное, простое усилие понять, что за напасть навалилась на него так внезапно, вызывало щемящее чувство жалости.
— Вспомните, что вы говорили обо мне Гвен?
— Клянусь, ни слова.
— Тогда с какой стати она позвонила мне вчера? Я делал все, что она хотела, все, что она просила!
— Ей не пришлись по душе твои суждения о воспитании Анди!
— Но именно в этом я прав! Для мальчика — это благо. Даже вы можете это понять.
Он до боли сжал мне плечо.
— Когда она звонила мне, вы были рядом?
— Нет! — взмолился я. — Не был!
— А Чет утверждает обратное. Говорит, что была с кем-нибудь в постели. Прямо из постели звонила. Мол, такова ее натура. Надеюсь, что вы не лжете?
— Я говорю чистую правду.
— Знаете, у меня в голове стояла одна сцена: вы и она. Я никак не мог от нее избавиться, как наваждение. Поэтому я так мало говорил, не мог подумать ни о чем, кроме…
— Чарльз, вся сцена — выдумана.
— Где вы были вчера вечером?
— Вылетело из головы, — сказал я и тут же понял, что мой ответ — лишнее подтверждение моей лживости.
— Вы лжете, — грустно сказал он. — Вы снова лжете.
— Нет. Я действительно забыл.
— Как может человек забыть, где он был вчера? Как?
В глазах Чарльза показались слезы.
— Боже, помоги мне! — прошептал он.
