права не ущемлялись.
— И чтобы общество тоже не страдало, ваша честь!
Судья улыбнулся.
— Да, да. Вижу, вы тоже юрист! — Он взглянул на свои часы. — Итак, что же тогда будем делать?
— Надо подождать пару минут, — предложил Артур. — Может, пока поговорим неофициально?
— Прекрасно, — сказал судья. — Начинайте!
Он крутнулся на стуле, вежливо выставив ухо для неофициального разговора.
Артур основательно подготовился для своей речи. Он откинулся назад, прикурил трубку и начал:
— Прежде всего, ваша честь, я бы хотел, чтобы вы знали, и надеюсь, что вы воспримете все сказанное мной именно так, как надо, что я — юрист и этого человека. И это не просто мое мнение. Половина деловых бумаг в моем кабинете на Беверли-Хилз касается его деловых контрактов и личных интересов. И думаю, что он первый скажет, сколько услуг я оказал ему в этом плане!
Артур поднялся на ноги и навис над стулом судьи. «Неофициальная» обстановка исчезла, мы снова очутились в суде.
— …И поэтому для меня, как ни для кого другого, появление здесь — горькая, но вынужденная необходимость. Я здесь, уверяю вас, только потому, что его жена, по моему мнению, в настоящий момент больше, чем он, нуждается в помощи, поддержке и понимании.
(Флоренс всхлипнула.) А если открыть вам всю правду, то она была согласна прийти сюда лишь со мной!
Артур сделал паузу. По-моему, чтобы все слышали стенания неутешной Флоренс.
Затем он продолжил:
— Самое неприятное во всем этом, ваша честь, это — осознание того, что я лично лицезрел до своего прихода сюда, а именно это я должен детально изложить перед вами, что будет стоить мне дружбы с этим человеком. И все же я должен это сделать!
Потом Артур принялся перечислять полный список моих прегрешений: надругательство над рекламой «Зефира», кружение на «Сессне» вокруг небоскреба, по его словам, угрожавшее жизням тысяч людей, и лишение Службой гражданской авиации прав на полеты на всю жизнь.
— Ну, — прервал его судья, — такие поступки, разумеется, непростительны! Но, скажите, кто из нас, после стопки-другой, не может… Я имею в виду, их что, тоже относить к категории умалишенных, а не к озорникам? Помните, что вы просите меня избавить общество от человека и поместить его в определенное место. А это серьезно!
— Я помню, ваша честь, — сказал Артур. — Я бы не стал находиться за три тысячи миль от моего офиса лишь для того, чтобы обсудить с вами две-три взрослые шалости! Даже если они очень серьезны!
Он пустился в описание моих более крупных грехов. Я перестал слушать. Все точно. У него имелся даже доклад полицейского о свертке с мусором, который я таскал с собой. Уж не знаю, кто снабдил его этой информацией, но, кто бы он ни был, сделал он это в духе совершенно людском! Артур представил факт с мусором походя, лишь подчеркивая адекватность его восприятия и общего настроения по отношению ко мне — бедному, несчастному умалишенному!
И все же судью, судя по его поведению, представленные на рассмотрение деяния и поступки вовсе не убедили.
Но Артур был дока в своем деле и знал, когда, как и что говорить. Он понизил голос, фразы стали простыми, он применил самый действенный метод — театральный.
Он рассказал историю об Эллен и о «средствах», как мать нашла их в ванне, как ждала в комнате отеля свое заблудшее чадо и как оно наконец появилось в сопровождении негритянского юноши, И всю эту комедию организовал и поставил по необъяснимым причинам собственный папаша Эллен, то есть я!
Дальше — хуже, продолжал Артур:
— …Самое плохое, что может сделать один человек другому, — наплевать в душу…
После такого вступления он описал случай, когда Флоренс и Глория прибыли в дом 31 по Саунд-Драйв без извещения об этом заранее и обнаружили меня с Гвен flagrante delicto (иногда Артур напоминал мне сенатора Эверета Дирксена).
— …И в кровати с прелюбодействующей парой лежал ребенок, никто не знает чей. Эта картина, ваша честь, нанесла такой удар моему клиенту, от которого она, как вы видите, до сих пор не может оправиться! Это бесстыдство в абсолюте до сих пор стоит у нее перед глазами!..
…Я уверен, что этот человек глубоко сожалеет о бедах, причиненных своей жене. Но в любом случае, каковы бы ни были его подлинные чувства, она преодолеет последствия того, о чем я поведал. Более всего она озабочена другим — тем вредом, который он нанес не окружающим, а самому себе. И поэтому она надеется, что вердикт вашей чести установит обязательность лечения в психиатрической больнице. Мы же постараемся, чтобы оно было толковым. Ваша честь уже, вероятно, прочитали о пожаре?..
Артур описал поджог, устроенный мной, ошибочно сделав ударение на том, что я заперся в доме и намеревался превратить обыкновенный пожар в некоего рода пир. В этом он был прав, хотя и не знал точно. Так или иначе, живописность его повествования была настолько хорошей, что привлекла полное мое внимание.
— …Сам по себе поджог, в свете изложенных мной фактов, может предстать только вариацией ключевого момента во всей этой печальной истории. Мистер Андерсон едва спасся, повторяю, едва выжил после автокатастрофы на шоссе. Его гоночная машина «Триумф» — а он всегда имел тягу к быстроходным зарубежным маркам — почти лоб в лоб столкнулась с тяжелым трейлером. В то, что он выжил после этого, до сих пор верится с трудом. Когда же мистера Андерсона спросили, как все произошло, он ответил, что рука, неведомо откуда, — ваша честь, неведомо откуда, заметьте, — схватила руль и вывернула автомобиль навстречу мчащемуся грузовику!
Артур сделал еще одну паузу.
В первый раз судья повернулся ко мне и внимательно посмотрел на мою персону. Я улыбнулся ему. Похоже, что впечатление от улыбки получилось жутковатое.
— …Мы думали, ваша честь, что этот сдвиг был временным. Ныне же, столько месяцев спустя, он пытается сжечь себя в доме родителей, в доме, в котором он вырос, в доме, где каждая мелочь напоминает ему о детстве, где все дышит знакомым и родным. А также в доме, где хранились коммерческие записи отца, кипы книг, в которых отражен весь бизнес его родителя. Старый джентльмен, услышав об этом, расплакался, что-то надломилось в его душе.
В этот момент в комнату бочком протиснулись, многократно извиняясь, доктора Тэйлор и Лейбман. Судья был настолько поглощен речью Артура, что даже не заметил их прихода.
— Да-а! — протянул судья и вздохнул. — Ну что ж, посмотрим, посмотрим!
Он перевел взгляд с меня на Флоренс.
— Вы ничего не хотите сказать, миссис Андерсон?
Флоренс говорить не могла.
— Может, закурите?
Флоренс кивнула.
— Клерк, — сказал судья, — объявляю перерыв на пять минут.
Флоренс повернулась ко мне:
— Пойдем поговорим. Мне надо покурить.
Снаружи ярко светило солнце. Флоренс заметила, что я не спускаю с нее глаз, и повернулась к свету спиной.
— Я плохо спала, — сказала она. — В этом ужасном городе не могу по-человечески выспаться.
— Что ты собираешься делать?
— Это зависит от… — Она замолкла. — В общем, это зависит от тебя. В одиннадцать я улетаю обратно.
— А Эллен?
— Она летит со мной.
— Летит ли?
— Да. Выяснилось, что Ральф — не самый уравновешенный юноша в мире. А что еще можно было от
