Мысли нарезали круги вокруг Нохи, залитой то непонятной зеленью, то кровью. Если б упавшую среди сараев мать Селины вовремя не нашли, женщина исчезла бы, как исчезают уведенные выходцами, или тело осталось бы лежать? Мертвое тело, без ран и ушибов… Бездыханные трупы на перекрестках, которыми пугают кормилицы и няньки, – не родня ли они трупам на площади? Пусть площадь при желании можно назвать перекрестком, но заката не было, только солнце и мертвые «висельники». Отребье, за какими-то кошками сбежавшееся защищать эсператистов.
Уже знакомый скрип доказал, что маску он убрал не зря. Лионель поднял голову от карты, «узнал», встал, поклонился.
– Сегодня вы не в гостях? – улыбнулась Фрида. – Как мило…
– Я в гостях, – Савиньяк тоже улыбнулся, – у хозяев Бергмарк.
– И завтра уезжаете… В третий раз. Вы вернетесь.
– Возможно.
– Вам придется возвращаться, пока вы не поймете, что это судьба. Мы предназначены друг другу, как Манлий и Юлиана. Противиться этому глупо.
– Фрида, судьбы не существует. Есть не зависящие от нас обстоятельства, и есть наша воля. Из их столкновения рождается нечто, что часто называют судьбой, но мне больше нравится слово «жизнь».
– Вам просто не нравится признавать, что вы не свободны, женщине в этом смысле проще. Я никогда не была по-настоящему свободна, но подчиняться высшей воле не столь унизительно, как людям. Маркграфом нужно управлять, и меня во имя Талига отправили сюда. Мать, отец, Сильвестр… Люди. Я нужна для другого, большего, и мне послали вас. Почему вы не предлагаете мне вина?
– Хотите вина?
– И вина тоже. Судьба будет на нашей стороне. Нужно только не спорить с ней.
– Это невозможно, сударыня. По причине, которую я вам уже назвал. Судьбы не существует, но если б она была, я не позволил бы себя оседлать. Впрочем, это не повод не выпить за вас. Вы красивы, молоды, умны, так будьте же счастливы.
– Буду. – Дочь регента и супруга маркграфа осушила бокал и засмеялась. – Вместе с вами. Вам не нравится судьба, поговорим о любви.
– Зачем… говорить?
– Затем, что я не стану называть то, что нас связало, судьбой, потому что это можно назвать и любовью. В нее вы, надеюсь, верите?
– Я ее видел. В Савиньяке до восстания Борна и еще несколько раз.
– Вы ее видите сейчас. Я люблю вас, маршал. Так, как могу любить я. Так, как могу любить только я и только вас. Я хочу, чтобы вы это знали. Я поняла это, когда увидела рядом с вами эту лазоревку… Синичка и коршун. Нелепо.
Смелость украшает женщину не всегда, но Фриде смелость шла. Как и зеленое с золотом платье. Вечером на ней были хранящие целомудрие изумруды, сейчас – крупный жемчуг. Это ожерелье Савиньяк уже расстегивал и с удовольствием бы расстегнул снова.
– Фрида, – Лионель резко поднялся и прошел к окну, – утром мне в любом случае будет неприятно, но вы этого чувства еще можете избежать. Вам показалось, что вы видите руку судьбы. Бергмарк располагает к суевериям.
– Бергмарк располагает к одному. Желанию позабыть о своей участи хотя бы ночью. Я жду ответа, Лионель. Ответа, не поцелуев.
Ночной ветер холодил затылок, заржала лошадь, звякнул полуночный колокол. Фрида ждала, и на ее шее мерцал южный жемчуг. Если б она просто пила вино и улыбалась…
Лионель был бы рад сейчас остаться с женщиной, при условии, что та будет молчать. Или смеяться, петь, болтать о ерунде, просить денег, наконец, лишь бы не любви в самом неподходящем смысле этого слова. Фрида просила, и это было глупо и, наверное, жалко, будь Савиньяк сейчас способен жалеть кого- нибудь, кроме Западной армии.
– Я не верю, что вы меня любите, Фрида. Будь так, все было бы иначе и для вас, и для меня. Нам нравилось быть вместе, не более того. Мы – прежде всего союзники.
– Извольте не решать за меня. – Она резко поднялась. – Я имею обыкновение отвечать за свои слова.
– Тогда прошу вас вспомнить то, что вы сказали, придя в эту комнату впервые.
– Я помню. А еще я помню, что вы говорили о вашей красотке. Она столь чиста, что приходит к вам среди ночи, и столь невинна, что ищет вас в приемной маркграфа. Катарина Ариго могла научить многому. И научила… Манрик это успел оценить, или лазоревка предпочла моего дядюшку Фердинанда? Не желаете вызвать меня на дуэль, защитник девичьей чести?
– Вы – дама. Если девушку приметесь оскорблять вы, мне останется лишь жениться на ней. Простите, мне надо еще написать несколько писем.
– Пишите, но я этой ночи вам не забуду.
– Вы вольны меня возненавидеть, – вежливо согласился Савиньяк, разворачивая карту, – но я вряд ли от этого кого-нибудь полюблю. О том, что у меня нет сердца, мне уже говорили. Это уродство порой мне обходится в немалую сумму…
– Вы были правы, – светским тоном заметила Фрида, – Бергмарк в самом деле располагает к суевериям. И еще к тому, чтобы видеть в графе – короля, в пиве – вино, а в скуке – любовное увлечение. Я пришлю вам на свадьбу лучшего местного пива.
– Благодарю, сударыня. Теперь мне придется сообщить вам о грядущем событии заранее.
На пороге маркграфиня все же слегка задержалась. Правильно, потому что удержать ее Лионелю хотелось. Эта ночь стала бы светлее, не заговори женщина в жемчугах о том, чего не испытывала. Не считать же то, чего она искала, любовью! Впрочем, Фрида не только дочь Рудольфа, но и внучка Алисы, и троюродная племянница Гудрун. Дриксенские принцессы идут к цели напролом, это следовало учесть, новый Анри-Гийом Талигу не нужен…
Ли развернул-таки карту и отметил, куда мог добраться Реддинг, если решил прыгнуть выше головы, на что и была вся надежда. Что понимали в любви Алиса, Фрида, Марианна, Катарина?! Две последние об этом хотя бы не говорили, но баронесса любви все-таки хотела, потому и злилась. Чего искала Катарина, Лионель не представлял, но от желания близости головка у нее порой кружилась. Савиньяк это чувствовал дважды, но Ариго была слишком королева, чтобы признать свою слабость, свою
Когда, «уступив» Сильвестру, капитан личной королевской охраны граф Савиньяк провел кардинала в зимний сад, он едва не забыл, что сделал это по сговору, и невольно залюбовался достойной Иссерциала сценой.
– Мне показалось, ты увлекся, – сказал он вечером Алве.
– А мне показалось, что увлекся ты, – парировал тот. – Или лишней четвертью часа мы обязаны нескромности Сильвестра?
Тот вечер они завершили еще более нескромно, но кузинам Фарнэби это понравилось, а запертому в летних лагерях Эмилю – нет…
Лионель потянулся и отправился к маркграфу. Вольфганг-Иоганн сперва удивился, потом довольно расхохотался и предложил выпить. Разделявшая одиночество сюзерена черноволосая дама улыбнулась, разлила вино, извинилась и вышла «сменить платье». Через четверть часа она вернулась с пухленькой блондинкой.
– Ко мне зашла моя подруга. – Черноволосая лукаво посмотрела на гостя. – У нее закончился алый шелк для вышивания… Я ее задержала. Я права?
– О да. – Платье вышивальщицы позволяло оценить высоту груди и нежность кожи. – Что вышивает ваша подруга?
– Леворукого, – захохотал маркграф, – клянусь торосами Агмарена, сегодня она вышивает Леворукого! И будет трудиться до утра.
– О, – прошептала подруга. – О… Я так люблю рукодельничать по ночам.
В покоях фаворитки маркграфа имелось несколько спален, и одна была выдержана в алых тонах. Когда в окне забрезжил рассвет, Савиньяк покинул спящую сном праведницы вышивальщицу, на груди которой
