Сокровище Чингисхана

срослась с корпусом, — но в конце концов уступила и слегка приподнялась. Хант снова поставил ларец на камень, сунул пальцы в зазор между корпусом и крышкой, надавив посиль­нее. Крышка со скрипом поползла вверх. Хант снял ее и поло­жил рядом с камнем. Цендинь и остальные рабочие, вытянув шеи, как болельщики на футбольном матче, старались разгля­деть содержимое ларца.

Внутри его оказались два предмета. Хант вытащил их и по­казал столпившимся вокруг рабочим. Это были свитки из шку­ры какого-то животного, с черными и желтыми пятнами — ле­опарда или гепарда, перевязанные кожаными полосками и свя­занные между собой. Помимо них в ларце находилась потемневшая бронзовая трубка, с одной стороны запечатанная, а с другой — закрытая колпачком. Китайцы заулыбались и захи­хикали. Они понимали важность находок, но совсем не пред­ставляли их значимости.

Хант отложил в сторону свитки и занялся трубкой. От вре­мени она стала темно-зеленой, что лишь делало ярче искусно выполненное по всей ее длине изображение дракона, хвост ко­торого завивался на колпачке как нитка на катушке.

— Давайте же, открывайте, — проговорил Цендинь взвол­нованным нетерпеливым голосом.

Хант легко снял колпачок, поднял трубку к глазам, посмот­рел внутрь. Затем повернул ее открытым концом вниз и, под­ставив под нее ладонь, осторожно потряс.

Из трубки выпал туго смотанный кусок шелка бледно-голу­бого цвета. Цендинь схватил одеяло, встряхнул его и разложил на земле у ног Ханта. Археолог подождал, когда осядет пыль, за­тем опустился на колени и, положив шелк на одеяло, принялся разворачивать его. Он оказался довольно большим, не менее пяти футов в длину. Цендинь заметил, как дрожат руки обычно не­возмутимого археолога, разглаживавшего складки на шелке.

Глазам их открылся живописнейший пейзаж, тщательно вы­писанный в мельчайших деталях, — горная вершина с глубоки­ми ущельями, долинами и ручьями. Однако картина явно пред­ставляла собой не только произведение искусства. Полевому ее краю шла надпись, выполненная уйгурской вязью — самой ран­ней монгольской письменностью, привнесенной тюркскими пе­реселенцами в азиатские степи. С левой стороны, за рамкой кар­тины, ясно виднелись изображения помельче — группа женщин, явно чей-то гарем, табун лошадей и стадо других животных, во­оруженные люди, окружавшие большие деревянные сундуки. Безжизненный пейзаж оживляла одинокая фигура, изображен­ная в самом центре. Это был верблюд, стоящий на невысоком холме, украшенный попоной с выписанными на ней двумя сло­вами. Странно, но верблюд плакал, из глаз его лились и падали на землю преувеличенно крупные слезы.

Хант изучающее смотрел на картину, и лоб его покрывался потом. Он вдруг почувствовал, как у него перехватило дыхание, а сердце забилось сильнее. Хант заставил себя сделать несколько глотков воздуха. «Не может быть», — подумал он.

—  Цендинь... Цендинь, — пробормотал археолог и, словно напуганный картиной, тихо сказал: — Это уйгурское письмо. Можешь прочитать его?

От изумления глаза помощника распахнулись до размеров серебряного доллара. Он, очевидно, тоже разгадал смысл изоб­раженного пейзажа.

Заикаясь и стуча зубами, он начал переводить текст, време­нами сбиваясь на пересказ:

—  На левой стороне говорится о некоем горном районе... «В жилище на вершине горы Бурхан- Халдун, что находится в горах Хэнтэй, спит наш император. Река Онон утоляет его жаж­ду, между долин погребенных».

—  А что написано на верблюжьей попоне? — прошептал Хант, тыкая дрожащим пальцем в центр картины.

—  Темучин-каган, — задыхаясь и понизив голос до почти­тельного, почти беззвучного шепота, ответил Цендинь.

—  Темучин, — будто в забытьи, повторил Хант.

Хант и Цендинь вдруг осознали, что рабочие-китайцы хотя и не понимали истинного значения находки, но все-таки дога­дывались — обнаружено нечто в высшей степени ценное. Вол­на чувств нахлынула на Ханта, когда он постиг всю значимость шелковой картины. Как ни старался он мысленно усомниться в ее содержании, поразительная точность и сила изображения подавляли его скептицизм. Плачущий верблюд, дары, деталь­ное описание местности, надпись на попоне. Темучин. Имен­но так звали когда-то мальчишку, ставшего впоследствии величайшим завоевателем. История человечества знает его noд другим, царским, именем — Чингисхан. Старинное шелковое полотно, обнаруженное Хантом и развернутое на неприглядном одеяле, являлось не чем иным, как картой, указывавшее место его захоронения.

Когда Хант наконец понял, что открыл тайну тайн, то рухнул на колени как подкошенный. Археологи всего мира десятилетиями мечтали о подобной находке. В жестоком противоборстве Чингисхану удалось одолеть своих противников, объединить рассеянные по степи монгольские племена и начать победоносный поход, равного которому не знала история. Е период между 1206 и 1223 годами он во главе своих орд захва­тил все земли от Египта на юге до Литвы на севере. Умер Чин­гисхан в 1227 году, на вершине своего могущества, и, как знали историки, был тайно погребен в горах Хэнтэй, на территории Монголии, недалеко от того места, где родился. Гробницу его скрыли от посторонних глаз. Согласно монгольскому преданию вместе с ним похоронили сорок наложниц, а в гробницу поло­жили несметные сокровища. Простых воинов, свидетелей по­гребения, убили сразу, а с командиров взяли клятву под страхом смерти не выдавать местонахождения гробницы.

Всякие намеки на местоположение усыпальницы исчезали по мере ухода свидетелей, ни один из которых не нарушил дан­ной клятвы, унеся ее с собой. Лишь верблюдица, согласно ле­генде, спустя примерно десять лет выболтала тайну. Как гласит старинное поверье, двугорбая верблюдица, мать верблюда, пре­данного земле вместе с великим вождем, пришла в горы Хэн­тэй, на всеми забытое место, оплакать своего сына. Хозяин вер­блюдицы догадался о причине ее горя и предположил, что там, где она стоит, должно быть, и находится усыпальница Чингисхана. Однако на этом сказание заканчивается, место упокое­ния Чингисхана, расположенное неподалеку от его родного стойбища, веками оставалось нетронутым.

Теперь же благодаря найденной Хантом и лежащей перед ним шелковой картине легенда обрела реальность.

—  Это величайшая, священная находка, — прошептал Цен­динь. — Она приведет нас к гробнице Чингисхана.

—    Да. — У Ханта, представившего себе ожидавшую его сла­ву, опять перехватило дыхание. Найти усыпальницу Чингисха­на — невероятная, немыслимая удача.

Внезапно его охватил страх — он подумал, что среди род­ственников землекопов-китайцев могут оказаться охочие до древностей бандиты. Торопливо свернув шелковое полотно, он вернул его в лакированный ларец. Затем обернул ларец одея­лом и засунул в кожаную сумку, которую уже до самого вечера не выпускал из рук.

Просеяв землю в месте обнаружения ларца и ничего боль­ше не обнаружив, Хант неохотно приказал заканчивать раскоп­ки. Рабочие молча сложили инструменты: лопаты, заступы и метлы — в деревянную повозку и выстроились за деньгами. За свой тяжелый труд, который кое-кому из них был явно не под силу, они получали сущие гроши, но охотно шли к Ханту, по­тому что в бедствующем, голодном Китае, особенно в дальних провинциях, никакой работы не было вовсе.

Расплатившись с рабочими и распустив их, упаковав и уло­жив находки на три повозки, Хант и Цендинь пообедали, пос­ле чего Хант ушел в свою палатку и принялся готовиться к отъез­ду. Впервые за все время раскопок он чувствовал беспокойство. Волнуясь, он сделал последние записи в личном рабочем жур­нале, подробно описав ларец и шелковую картину, и только тогда в полной мере осознал, что с момента их обнаружения находится в серьезной опасности. Он знал о нападениях маро­деров на археологические экспедиции в провинции Шаньси, об избиении ученых, о грабежах. Одного его коллегу едва не застрелили, отнимая бронзовые изделия трехсотлетней давно­сти. Не лучше вели себя японцы. Ханта, британского гражда­нина, они, возможно, и не тронут, но все находки отберут. Как знать? Не станет ли картина, изображающая место погребения Чингисхана, проклятием Ханта? Таким же, как гробница фараона Тутанхамона для лорда Карнарвона и его коллег, обна­руживших ее, по утверждению многих, на горе себе.