Зной

видите. А когда вы чего-то не видите? Когда оно движется слишком быстро. И потому: чем быстрее совершается правосудие, тем оно чище. Ну так осуществлением его мы и займемся.

Он ударил кулаком по ладони.

— Я объявляю вас виновной, — пробормотал он, обморочно клонясь к Глории. Несильный, сладкий запах исходил от него — сахар просачивался сквозь кожу Фахардо, как патока просачивается сквозь юфть ботинок. Пьян он был как сапожник. — Вынесенный вам приговор может быть приведен в исполнение прямо здесь.

— Не думаю, что в этом есть необходимость, — сказала Глория.

— Что же это был бы у нас за закон, если бы мы применяли его селективно? — Последнее слово, selectivamente, получилось у Фахардо винегретом из «сл» и «тв».

— По-моему, мы до сих пор и без закона хорошо обходились, — сказала Глория.

— Пфффф! — Teniente чопорно выпрямился. — Вы то признаете свою вину, то отрицаете. И что прикажешь делать полицейскому, a, guey? Я тебе скажу — что. Ты мужчина, ну так и будь мужчиной. Вы оба заслужили по сроку.

Фахардо проворно извлек из кармана наручники и приковал руку Карлоса к подлокотнику его шезлонга.

— Одиночное заключение, — сообщил он. — Электрический стул!

И, исполнив под аккомпанемент собственного мурлыканья несколько торжествующих танцевальных па, допил остававшееся в бутылке пиво.

— Yo soy el policia, уо tengo manillas rdpidas [62]…

Он вскрыл еще одну бутылку и сунул ее Глории в руки, другую, последнюю, предложил Карлосу, сказавшему:

— Нет, спасибо.

Глория поставила бутылку на пол. Фахардо этого не заметил, он опустился в свой шезлонг и повернулся лицом к горам.

— Вы не представляете себе, что сейчас увидите. — Он махнул рукой на горизонт.

Солнце почти уже село.

— Это зрелище… — Он попытался произнести presiosa[63], но, не справившись с двумя «с», заменил его на linda[64].

— Мы его видели по дороге, — сказала Глория.

— Ннннне… — Фахардо покачал головой, к которой присоединилось и все его тело. — Вы не видели самого главного.

Глория собралась было спросить, что представляет собой самое главное, однако Фахардо поднял ладонь, не дав ей произнести ни слова, — и поднимал всякий раз, как она пыталась заговорить: целых пять минут, пока солнце не сошло со сцены окончательно.

— Смотрите, — только и выдохнул он.

Облака неторопливо меняли цвет, становясь тем ярче, чем пуще темнело небо. Минуты полторы контраст этот все усиливался: розовое облако рассекало небо, желтое плыло по нему, а затем оба они — нереальные и светозарные — забелели на угольной черноте.

Чем все и завершилось. Облака начали быстро темнеть, повторяя ту же литанию красок, что и небо за девяносто секунд до них. Россыпь яркой картечи пробила черноту небес, разбудив цикад. Хлынувший с неба слабый свет обратил лица трех сидевших посреди патио людей в маски.

— Ну вот, — сказал Фахардо, — разве это не самое лучшее?

— Очень красиво, — согласился Карлос.

Фахардо повернулся к нему:

— Ты и вправду никогда этого раньше не видел, guey!

— Никогда, сеньор.

— Ну, значит, кое-что ты в жизни проглядел. — Teniente взглянул на бутылку Глории: — Пить, стало быть, не желаете. Я уверен, ваш друг не отказался бы от глоточка, — он ведь за вас срок мотает.

— Я предпочитаю страдать безмолвно, — сказал Карлос.

— Вы настоящий рыцарь, сеньор. И родились через четыре тысячи миллиардов лет после настоящего вашего времени. — А затем Глории: — Где вы его подобрали?

— У нас есть вопросы к вам, Teniente.

— Вопросы — это для школьников и для… для… — он щелкнул пальцами, подыскивая окончание для своей апофегмы, — для женщин. Siempre[65] . Где деньги? Почему ты опоздал? Почему ты не подарил малышу игрушку, ту, маленькую? Что ты хочешь на обед! Как ты хочешь сегодня ночью! С чего ты взял, что можешь воткнуть это сюда!

Он захохотал — и хохотал, пока не облил себя пивом, и тогда выругался.

— Так я и есть женщина, — сказала Глория. — И значит, вправе задавать вопросы.

— Ах, вы женщина? А я вас за снежного человека принял. — Фахардо допил пиво и потянулся к бутылке Глории: — Вы позволите? Спасибо.

«Да, берите» Глория сказала, когда он уже покончил с первым глотком. Фахардо ткнул в ее сторону горлышком бутылки:

— Напрасно вы пренебрегаете этим напитком, сеньора. Он далеко не дешев.

— Вижу, вы покупаете американское пиво, — сказала Глория.

— Только его. А вы полагали, я «Корону» пью? Да я мексиканского пива в рот не возьму.

— Нет? — спросила она.

— Ни под каким видом, guey, — сообщил, обращаясь к Карлосу, Фахардо. — И знаешь почему? Потому что его делают из воды, в которую ссут мои дети. Хватит с меня и того, что я им пеленки меняю, еще и пить это добро, чтобы расслабиться, — увольте.

— А вы меняете им пеленки? — спросила Глория.

— Американское пиво чистое, — объявил Фахардо. — Да, я меняю их гребаные пеленки. Вы меня совсем не цените, сеньора. Я только одно от вас и получил — жестокое разочарование…

Он промокнул подолом рубашки глаза.

— Как тебе мои наручники, guey?

— Неплохо.

— Не жмут?

— Нет.

— Ты чувствуешь, что отбываешь срок?

— Я его отбываю, — ответил Карлос.

— Да, но чувствуешь ли ты это? Чувствуешь ли, как становишься другим человеком? — Фахардо встал, вытер рукой губы. — Вы должны почувствовать, это удержит вас от совершения новых преступлений, сеньор, а иначе какой же смысл сидеть в тюрьме?

Он сцапал Карлоса за запястье и передвинул запор наручников на одно деление.

— Это тебе как? — спросил он, дыша Карлосу в лицо.

— Хорошо.

Щелчок.

— А теперь?

— Хорошо.

Щелчок.

— А теперь?

На щеках Карлоса вздулись желваки.