рассказывал всю эту историю, в Эссене перед аудиторией (собралось десять тысяч молодых людей) возникла путаница. Таким образом, капитан П. кровно был заинтересован в том, чтобы в это дело была внесена ясность. Это совпадало и с моими интересами, и я написал министру.
Это было тем более важно, поскольку в последнее время в рядах бундесвера участились пронацистские выходки: вечера с участием членов ХИАГ, символические награждения «железными крестами», выступления в казармах старого нациста Руделя. Была даже опубликована фотография капитана бундесвера, члена НДП Н., на которой тот при полном параде был запечатлен в момент, когда он «угощал» пинками распространителей левых прокламаций, в то время как его солдаты в шлемах, выставив вперед автоматы, устремились на группку «возмутителей спокойствия».
Ответ министра – он и в самом деле дал себе труд лично ответить мне на пяти страницах – был однозначным: он брал под защиту своего фельдфебеля П. Жизненный опыт сделал-де из П. «убежденного антикоммуниста». Это министр отмечал явно с одобрением. «А так как Вы, уважаемый господин Киттнер, во время дискуссии назвали себя коммунистом (я, правда, ничего подобною не говорил, но фельдфебель, учтя царящую в ФРГ атмосферу антикоммунизма, использовал этот маневр как средство самозащиты)… и поскольку Вы вместе с другими участниками дискуссии подвергли яростным нападкам правительство, делая его ответственным за безработицу среди молодежи, а также порицая его за отказ принимать на государственную службу коммунистов… словом, этого Вам господин старший фельдфебель П. Вот в пылу долгой полемики и прозвучали процитированные Вами высказывания господина фельдфебеля П.».
Итак, фельдфебель ничего не отрицал. Он только «уточнил» в своем официальном ответе министру, что «…левыми подразумевались коммунисты». И еще: «Меня спросили, одобряю ли я путч в Чили. Поскольку против коммунистов я боролся бы и в Германии, я ответил, что считаю путч допустимым средством предотвратить распространение коммунизма». Потом прибавил из осторожности (никогда не знаешь, как повернется дело): «…но я при этом никак не могу одобрить массовых убийств и пыток».
Министру, таким образом, все было ясно. «Политическая и гражданская благонадежность старшего фельдфебеля П. у меня не вызывает сомнений, он не является политическим радикалом ни правого, ни левого толка…»
Теперь и мне было ясно, где социал-демократический министр видит демократическую середину. У Пиночета? В словах воспитателя «граждан в униформе» он лично для себя угрозы не усматривал. Ведь тот в конце концов говорил о «левом правительстве в ФРГ».
В середине 1969 года несколько газет опубликовали план путча под кодовым названием 07-03-Е. В соответствии с этим планом в случае триумфальной победы СДПГ на предстоящих выборах предполагалось захватить власть в правительстве и отдать посты начальников окружных управлений офицерам бундесвера. Кроме того, планировалось выявить и ликвидировать «политический неблагонадежные элементы». Профессор истории из ГДР Альберт Норден на одной из пресс-конференций в Берлине обнародовал этот документ, заявив, что он изъят из сейфа реакционного баварского политика Франца- Йозефа Штрауса. Профессор Норден не назвал имени своего доверенного лица из окружения Штрауса, чтобы не повредить ему.
Штраус был и остается в числе крайне правых, он – представитель консервативного политического курса ФРГ. Будучи министром, он однажды обманул парламент. Суд в своем приговоре констатировал, что от министра «попахивает коррупцией» и что у него, мягко говоря, «сложные отношения с демократией». Для многих, и в первую очередь для иностранцев, он является олицетворением «отвратительного немца» со всеми его негативными качествами. В анекдотах его порой сравнивали с Гитлером. Обвиненный во взяточничестве, Штраус был вынужден распрощаться с министерским креслом, однако позднее вновь добрался до постов и чинов в Бонне.
Разумеется, технических средств, какими располагает кабаретист, явно недостаточно, чтобы проверить справедливость такого тяжкого обвинения, как планирование путча, хотя замечу, что от бывшего министра, который обычно сутяжничает по любому поводу, в данном случае не поступило никакого опровержения. Тот факт, что боннские власти не спешили с расследованием, показался мне достаточным основанием, чтобы включить в программу сатирические рассуждения на тему, в состоянии ли политик правого толка осуществить в ФРГ такую затею, как путч. Результат испугал меня самого, да и у многих зрителей, судя по затянувшемуся молчанию, по спине прошли мурашки…
Вскоре меня пригласили выступить на одном политическом мероприятии евангелической академии в Локкуме неподалеку от Ганновера. Я удивился, узнав, что моей публикой будут высшие чины бундесвера. Разумеется, согласился: такая возможность сатирикам левого толка предоставляется нечасто.
Непривычная для меня аудитория оказалась просто группой офицеров, любителей дискуссий, считавших себя в бундесвере самыми либеральными и прогрессивно мыслящими. Но после первых же бесед с ними я был вынужден с тревогой констатировать, как много было во взглядах этих «прогрессивных» старопрусской косности. Какими же тогда должны быть те, которые сами себя считают правыми и консервативными? Страшно подумать.
Представление началось. В этот раз военные фуражки господствовали и в зале, и на сцене: главной темой моего выступления я сделал, разумеется, войну и мир – причины возникновения первой и усилия по сохранению второго. Военным невредно было послушать, как все это представляет себе обыкновенный штатский. То место в программе, где говорилось о 07-03-Е, было встречено полным молчанием. По окончании программы предусматривался «разговор с артистом». Первый вопрос, разумеется, касался того обстоятельства, о котором господа в военной форме, судя по всему, не были информированы.
«А скажите-ка, дорогой мой, в том месте, где вы говорили о путче, вы не сгустили краски? Ведь это же вес высосано из пальца, не правда ли?» Тогда я зачитал вслух все, что было написано в газете об известном документе, и добавил скромно, что сам, разумеется, не могу судить о том, насколько соответствует действительности то, что там написано. И тут я решил воспользоваться случаем и, принимая во внимание состав аудитории, прояснить для себя техническую сторону вопроса.
«Господа, – сказал я (поскольку именно так обращаются к старшим офицерам. Назвать их «солдатами» невозможно: это обращение является привилегией рядовых). – Господа! Все вы знаете бундесвер лучше, чем я. Таким образом, вы квалифицированнее можете судить о том, возможен ли государственный переворот, я имею в виду техническую сторону вопроса) с помощью армии. Я знаю, что не могу требовать от вас раскрытия государственной тайны, поэтому мы сделаем иначе. Насколько мне известно, в ваших кругах особенно высоко котируется «слово чести». Так вот, если хоть один-единственный из вас в течение пяти минут встанет и открыто перед другими даст честное слово, что механизм командования бундесвера сам по себе исключает или по крайней мере затрудняет организацию путча, ну, скажем, к примеру, со стороны бывшего министра обороны, хорошо знакомого с «кухней» армии (включая ее иерархию и систему прохождения приказов), так вот, если кто-то из вас даст «слово чести», что такое невозможно, тогда я изымаю это место из программы и признаю, что зря беспокоился».
Мой расчет был прост: «слово чести» в офицерской среде – вещь весьма серьезная, и, таким образом, если бы кто-то и дал требуемое заверение, а оно не соответствовало бы действительности, он в глазах друзей потерял бы лицо. Ведь все присутствующие, кроме меня (а ниже майора здесь никого не было), знали организацию и систему прохождения приказов по армии и имели возможность тотчас же или позднее проверить правдивость такого заверения. Кто рискнул бы перед своими товарищами нарушить «слово чести»?
Если же кто-нибудь все-таки решился бы дать требуемое заверение, оно должно было бы выглядеть
