— Ну и хорошо, наслаждайся этим, пока оно есть, — сказал Кейслер.
— Что это значит?
— У нас новые проблемы, не такого личного плана, а более настоятельные. Если все так, как мне кажется, то у нас, может быть, еще недель восемь времени, пока мы не будем вынуждены защищаться, прижавшись спиной к стене.
Остерли тщательно выбил свою трубку.
— Нет необходимости напоминать мне об этом.
— Но я все же делаю это, так как от того, что мы решим в ближайшие часы, зависит наша победа или поражение. Иммунные, как вы понимаете, не в игрушки играют. Они не берут в плен и не ведут переговоров о перемирии. Они попытаются стереть нас с лица земли.
Остерли втянул голову в плечи.
— У вас есть предложения?
— Кое–какие. — Кейслер достал из стола бумагу. — Во–первых, нам нужно немедленно заняться программой обучения субъективной обороне.
— Субъективной обороне?
— Вы видели, как применял ее Джиллиад. Нам нужно научить наших людей, как встречать проецируемую картину, чтобы сохранить трезвый ум.
— А мы сможем это? — Если у нас будет время — да. Результаты первых исследований обнадеживают. Но это касается только четверти населения. Одержимым и склонным к одержимости это не помогает. Так же у стариков и больных, у детей и младенцев, которым при проекционной атаке могут быть причинены серьезные повреждения.
— И что же нам теперь делать? — Лицо Остерли побледнело и приняло свирепое выражение.
Кейслер пристально посмотрел на него.
— Мы должны превратить их в иммунных, — сказал он.
ГЛАВА 13
Он оставил позади бесчисленные, как ему казалось, контрольные пункты, его документы несчетное количество раз настойчиво проверялись.
И вот, наконец, он взобрался на невысокий холм и увидел дом. Это было длинное одноэтажное деревянное здание перед впечатляющей кулисой высоких пихт.
Джиллиаду все это казалось нереальным, архаичным и скорее данью традиции, чем действительностью. Высокое деревянное здание, каких не строили уже сотни лет, с наличниками, просторной верандой и, что было самым невероятным, с камином, из трубы которого вился дымок.
Она, должно быть, спятила, подумал он сердито и, тяжело ступая, пошел по гравийной дорожке вверх, через сад с маленькими клумбами, с поросшими кувшинками прудами и обвитыми розами беседками.
Трава и пруды были настоящими, кувшинки и вьющиеся розы — нет; по крайней мере для него или другого иммунного. Джиллиад ненадолго остановился, чтобы рассмотреть розы, удавшиеся очень хорошо, как он вынужден был признать. Это, должно быть, стоило многих часов интенсивной концентрации создать субъективные цветы такими нежными.
Он немного пересмотрел свое мнение — спятила она или нет, но ее способности к концентрации и наглядности, должно быть, уникальны.
Оторвав взгляд от роз, он увидел ее. Она стояла на веранде, прислонившись к косяку и отвернув лицо.
Она совершенно не соответствовала его представлению о ней. На ней были темные брюки и мягкий пуловер.
Она вовсе не казалась холодной и равнодушной, как он предполагал. Маленькая, стройная и почти эльфоподобная. Большие темные глаза чуть раскосы; полные губы прекрасной формы, казалось, готовы были улыбнуться. Среди ее предков должны быть североамериканские индейцы и китайцы, подумал он. Черные волосы и… Он раздраженно призвал себя к порядку, но все же пошел на компромисс с собой. Лучше с самого начала получить ясную картину.
Подойдя ближе, он вежливо кашлянул.
— Простите…
— Мистер Джиллиад? — спросила она тихим, нежным и странно певучим голосом.
— Э–э… да, — сказал он торопливо и немного смущенно.
— Кейслер говорил, что вы придете, и я вас высматривала.
У него не сложилось впечатления, что она занималась именно этим: она все еще смотрела вдаль.
— Вы не хотите войти? — Она повернулась и вошла в дом, даже не взглянув на него.
Он послушно пошел за ней, чувствуя, как от смущения вертит в руках несуществующую шляпу.
Она сделала неопределенный жест.
— Чувствуйте себя как дома. Кресло в углу, мне кажется, будет для вас самым удобным. Пока горит камин, немного жарковато, но к вечеру станет прохладно, и тогда теплу только радуешься.
— Спасибо. — Он сел и попытался непринужденно улыбнуться.
— Вы проголодались. Все уже готово. Нет–нет, не вставайте! Поедим без формальностей. Рядом с вашим креслом поднос, поставьте его на подлокотники. Я сейчас привезу все на чайной тележке.
Он повиновался, и при этом ему пришло в голову, что он вынужден сидеть, как маленький ребенок на высоком стульчике.
Немного погодя она вернулась с тележкой. Они ели молча.
— Сейчас я все уберу. Хотите кофе?
— Да, пожалуйста… Можно мне закурить?
— Конечно. — Она подняла на него взгляд. — Вам уже кое–что обо мне рассказали, как я заметила.
— Ну… хм…
— Можете спокойно признаться. Что вам говорили? Что мужчины меня не интересуют? Это обычная версия. Может быть, люди правы, но значит ли это, что мы не сможем работать вместе?
— Разве я говорил это? — К нему вдруг вернулась уверенность.
— Нет, но вы насторожены и напряжены. — Она медленно покачала головой. — Может быть, это моя вина. Я обладаю тем, что некоторые люди называют «скверным характером», иначе говоря, я резка в ответах и бываю невежливой. Это, видимо, соответствует истине, но, возможно, вы сможете принять меня такой, какая я есть.
Он слабо улыбнулся.
— Возможно, я уже сделал это.
Она посмотрела ему прямо в лицо.
— Мне кажется, я без особого труда смогу полюбить вас.
Он выпустил дым.
— Предполагается, что я использую понятие «полюбить» в его чистой форме.
Она спокойно восприняла его замечание.
— Да. Вы правы. — Она присела на подлокотник его кресла и задумчиво поглядела на него. — Вы не кажетесь очень чувствительным. С первого взгляда вас можно принять за боксера. Но глаза и рот вас выдают. — Она тихо рассмеялась. — Да, да… чересчур откровенно, чересчур лично, но такова уж я… к сожалению.
Джиллиад улыбнулся.
— А не проще ли передать право судить об этом другому?
Она кивнула.
— Хорошо. Кейслер мне все о вас рассказали принес копии всех документов ваших опытов.
— Включая самоанализ?
— Все.
— И вы все равно были готовы принять меня? — Он немного покраснел.
— Не смущайтесь. Я достаточно долго работала в психиатрии, чтобы не получить шока. Личность
