бой…»
Турки откатываются назад. Бросает свои позиции Чанах-Калинская дивизия Мурсал-Паши, впервые познавшая горечь поражения. К Петрову жалует член директории Аракелян — «сердечно благодарить».
Денстервиль швыряет свой монокль, чего, по свидетельству Киплинга, старый служака никогда себе не позволял. «Новое правительство, будучи ошеломлено, чуть не испортило все дело, и только наше появление на сцене придало ему решимости… Мне после случившегося представлялось, что единственным выходом был бы уход от власти диктатуры, с тем чтобы сформировать в городе правительство союзников с передачей мне всей полноты гражданского и военного управления. Меня очень подмывало начать действовать в этом направлении…»
Диктатура вымаливает испытательный срок. Всего одну неделю — и черное станет белым. «Бакинские рабочие прочтут, что их любимец Шаумян — главарь казнокрадов и тайный турецкий шпион. Есть свидетели из команды канонерской лодки «Ардаган» — Шаумян лично склонял их к измене. Клялся, что если Баку будет сдан без боя, то победители пощадят население… Опровержений быть не может — газета Шаумяна уже запрещена!»
В столь деликатной ситуации диктаторы считают совсем неприличным заикаться о презренной прозе жизни. О хлебе. Английское командование, по благородству великому, само присылает объявление в «Бюллетень Диктатуры». «Приглашаются лица, желающие взять подряды на поставку продуктов для британских войск. Имеются в виду мука, хлеб в штуках, говядина свежего убоя. Не исключаются солонина жирная, пшеница в зерне. Порты поставки Баку и Энзели. Солидные рекомендации обязательны».
…Степан сзывает своих молодых друзей. «Мы взошли с Анастасом на мрачную палубу парохода, — помнит Ольга Шатуновская. — На корме, еле освещенной тусклым фонарем, среди нагроможденных снарядных ящиков увидели Шаумяна, одиноко сидевшего в тяжелом раздумье.
Он очнулся, заметил нас, обрадовался и заговорил с нами. И когда он заговорил, то мы поняли, что даже здесь, на этой палубе, Степан остается Степаном, хотя переживает страшные мучительные часы, дни.
Степан решил еще раз обратиться к своей мазутной армии. По его поручению мы с черного хода проникли в типографию, бывшую Куинджи. С помощью нескольких большевиков-наборщиков приступили к работе. У ворот дома и на перекрестках ближайших улиц стояли наши посты. Недалеко дежурил броневик. Когда двести экземпляров «Бакинского рабочего» были отпечатаны, прекратилась подача тока. Машины остановились. Стали вертеть руками колесо машины…»
Одиннадцатого августа из рук в руки свежий номер газеты. С двумя статьями Шаумяна. Та, что побольше, называется «Физиономия новой власти». В ней слово Степана и о том, как дальше жить. Говорит, мы вернемся. «Да, мы не теряем еще надежды, что бакинские рабочие и матросы отрезвятся. Мы не теряем надежды, что Революционная Советская Россия, если и вынуждена будет временно уйти, — она еще придет в Баку».
Без надежды человеку, конечно, нельзя. Только как дождаться? Если не голод — так снаряд, не снаряд — так пуля. Еще турецкий главный паша отдал приказ: три дня Баку полностью со всеми потрохами в руках солдат. Вознаграждение победителям.
Вторая статья Степана хватает за сердце. Никуда от нее не уйдешь.
«…Ленин предлагает в решительную минуту то постановление, которое было принято
…Ленин требовал от нас принять все меры, чтобы в случае занятия немцами Баку они не могли получить здесь нефтяных запасов. Бакинский Совет на одном из своих заседаний вынес по моему предложению резолюцию: уничтожить всю нефтяную промышленность, но не сдавать ее немцам. В связи с этим распространяли на флоте слух, будто мы качали по керосинопроводу нефть для немцев. Это в то время, когда именно по моему распоряжению за месяц, если не больше, до событий разобрана керосинопроводная линия, убраны дизеля и сложены уже на пароход, так что, если противник возьмет город, он в течение шести месяцев (по заявлению специалистов) не сможет пользоваться керосинопроводом и перекачивать себе нефть.
Это все прекрасно известно лидерам правящих сейчас партий, которым я читал собственноручные письма Ленина и Сталина по этому вопросу и которым были поручены ответственные работы по подготовке и проведению в жизнь этих мероприятий. И эти люди теперь бесстыдно клевещут или бесстыдно молчат, когда их товарищи клевещут.
…Это касается не только партии «Дашнакцутюн», но и правых эсеров, и меньшевиков. Да, господа, в тяжелую историческую минуту вы могли путем предательства и обмана сбить с толку рабочие массы, но продержаться клеветой и обманом вы долго не сможете. И чем преступнее ваш обман в настоящем, тем строже будет суд рабочих над вами в будущем. Клеймо бесчестных клеветников, во всяком случае, не смоете с ваших лбов…
P. S. Газета дашнакцаканов особенно старается натравить на меня лично темные заблуждающиеся массы и добиться самосуда надо мною. Это нетрудное дело. Это, может быть, удастся вам, но это не поможет вам, господа. Суд сознательных рабочих, суд истории гораздо важнее для нас, и он будет гораздо страшнее для вас, чем самосуд толпы, к которому вы призываете».
…К мгновенным резким переменам ветра бакинцам не привыкать. Каспийское море круглый год суровое, полное превратностей. Но такой поворот уж слишком!.. Во всех дозволенных газетах сообщения:
«Полная свобода бывшему Совнаркому!.. Беспрепятственная эвакуация комиссаров в Астрахань… Диктатура Центрокаспия и народные фракции Бакинского Совета приняли условия Петрова…»
Главный оратор меньшевиков Садовский подтверждает на конференции промыслово-заводских комитетов и правлений профсоюзов: «Петрову было предложено, согласно его желанию, свободно выехать в Астрахань вместе с отрядом и всеми комиссарами, которые того пожелают, взяв с собой, по взаимному соглашению, необходимое число пароходов, оружия, продовольствия и военного снаряжения».
Радость маленькой победы в канун непоправимой трагедии.
За день до эвакуации Степан посылает успокоительные строки Кетеван: «Число наших сил увеличилось все новыми вооруженными отрядами. В городе настроение уже изменилось и улучшилось по отношению к нам, особенно в рабочих кругах… До сих пор англичан прибыло всего 500–600 человек. Вчера вечером наши молодцы (из отряда Петрова, который нагоняет страх на всех городских контрреволюционеров) захватили и привели к нам двух английских офицеров. Мы их освободили. После этого явился ко мне Мак-Донелл с визитом для выражения своего уважения и т. д.».
С чего бы иначе Диктатура великодушно подала пароходы, благословила — берите все, что вам нужно, и с богом плывите в Астрахань? Сурену в двадцатые годы можно все начистоту: «Диктатура боялась нас и, нужно сказать, имела для этого достаточно оснований. Нашим отрядам не составило бы большого труда переарестовать все правительство и объявить власть Советов восстановленной. Но наше выступление, несомненно, вызвало бы противодействие и вынудило власти бросить против нас все свои силы, оголив тем самым фронт. Выиграли бы только турки и мусаватисты. Воспользовавшись событиями в Баку, они тут же ворвались бы в город. Это удерживало нас от выступления».
Гражданской войны в тылу защитников Баку, в одном-двух переходах от турецких дивизий, не допускает Шаумян. Он употребляет все свое влияние для того, чтобы на партийной конференции десятого числа доказать делегатам — в вооруженную борьбу двух сил, одинаково враждебных Советской власти, большевикам встревать нельзя. Помимо всего другого, это провокация против Брестского мира. Немцы немедленно придерутся к случаю и предпримут карательные меры против революционной России. Верность революции требует быстрой эвакуации.
Немыслимо трудно Степану. Бакинская коммуна — его дело, его любовь, его жизнь. Он переживет коммуну на считанные дни…
Комиссар коммуны по военно-морским делам Григорий Корганов, адмирал флота, как его сейчас шутливо величает Степан, приказывает семнадцати пароходам отшвартовываться. Следовать к острову Жилому. Там присоединятся еще два судна со стрелками и артиллеристами, последними покидающими
