рванулся с места.
В ночной тишине затихал, удаляясь, топот его ног.
Колька пошел, спотыкаясь, как пьяный. Он шел медленно, широко расставив ноги, покачивался, и все же упрямо продвигался вперед. Он хотел добраться до улицы, по которой, по его предположению, должен проехать Остров в мастерские. Если Генка не застанет Андрея Ивановича в ревкоме, то может быть, удастся перехватить машину.
Но через сотню шагов приступ головокружения свалил его у крыльца деревянного дома. Падая, Колька больно ударился о косяк двери и потерял сознание. Он не услышал, как за дверью послышались возня, шум, встревоженные голоса:
— Кто там?
Колька лежал, уткнувшись лицом в снег. От холода он быстро очнулся, но никак не мог отозваться на голоса и только шевелил губами.
Дверь осторожно приоткрыли, блеснул свет керосиновой лампы.
Колька зажмурил глаза и, как сквозь сон почувствовал, что его подняли и понесли.
Очнулся он в комнате, на старенькой кушетке и сразу спросил:
— Давно я здесь?
— Нет, мальчик, совсем недавно, лежи спокойно, тебе нельзя волноваться, — ответила склонившаяся над ним женщина. Она держала в одной руке лампу, другой поправляла на Кольке шинель. На ее худом озабоченном лице, так же как и на лицах других, кто был в комнате, Колька увидел сочувствие и жалость.
— Ты, должно быть, давно не ел, мальчик. Как ты отощал? Где ты живешь? Что с тобой? — допытывалась женщина.
Колька молча отстранил ее руку и попытался застегнуть шинель. Но был настолько слаб, что не смог.
— Нет, вы посмотрите, — сказал широкоплечий мужчина, — совершенно больной, он еще собирается куда-то. Лежи спокойно. Оставайся до утра у нас. Надя, принеси что-нибудь теплое, мы его укроем. Ты нам не помешаешь, мальчик.
— Конечно, — заговорили все, — не помешаешь. Лежи, куда ты пойдешь?
— В такой холод мы тебя не выпустим.
Женщина с озабоченным лицом, которую мужчина назвал Надей, передав лампу соседке, куда-то убежала. Через минуту она принесла миску, на донышке которой был суп.
— Ешь, больше у нас ничего нет. Да и у других не лучше. Ешь, а я одеяло принесу. Ты согреешься, отоспишься. А утром мы решим, что с тобой делать.
Колька с благодарностью посмотрел на нее и остальных. Так не хотелось уходить, но кто знает, какие события могли произойти за это время.
— Я пойду, — глухо проговорил он.
Лицо его при этом выражало такую решимость, что окружающие сразу расступились.
— Ну что ж, — сказал широкоплечий мужчина, — видно дело не ждет. Я пойду с тобой, провожу.
Поддерживаемый мужчиной, Колька вышел из дома. Вместе они дошли до улицы, по которой должна была проехать машина.
— Кого же мы здесь будем ждать? — удивился мужчина. — Улица пустынная, час поздний.
Колька молчал, жадно всматриваясь в темноту.
…Генка поспел в ревком, когда Остров садился в машину.
— Вам нельзя туда. Там вас убьют, — выкрикнул он, — крепко схватив Острова за шинель. Задыхаясь, он рассказал обо всем и о Кольке…
— Садись и показывай дорогу, — открыл перед ним дверцу Остров.
Старенький автомобиль давно не ездил с такой скоростью.
Первым увидел Кольку Генка.
— Вот он! Вот он! Колька! — закричал он на всю улицу.
Машина остановилась. Колька кинулся к ней.
Остров, мгновенно поняв все, поблагодарил человека, поддерживающего Кольку, и повел мальчика к машине.
Из-за угла вышла группа вооруженных людей.
Один из них, придерживая кобуру, подбежал к Острову, загудел басом:
— Товарищ предревкома, Андрей Иванович? Вы?
— Бухта? — повернулся к нему Остров. — Как операция? Все благополучно?
— Контра обезврежена! Вот они, — указал Бухта на стоящих под охраной арестованных: заведующую детским домом, шпиона и еще одного. Третьего с утра ждали и дождались.
Узнав Кольку, Бухта покачал головой и сурово нахмурил брови:
— Ворона каркнула во все воронье горло… Вы нам чуть всю обедню не испортили. Кстати, на будущее: ночью вороны не каркают, так-то…
Попрощавшись с Островым, он пошел.
Колька робко спросил:
— Кто он?
— Бухта? Чекист. Всю шайку раскрыл. И на Нобеле тоже, да и того… с перевоза…
Глава 37. На фронт
Через некоторое время, окончательно выздоровев, Колька твердо решил уйти с частями Красной Армии.
Однажды утром Костюченко, он и Наташа сидели в комнате. Мария Ивановна ушла в детский дом, которым она заведовала после ареста Ведьмы.
Костюченко суровыми нитками зашивал обшлаг Колькиной шинели. Работал он иглой ловко, любовно. Видно было, что за свою трудную матросскую жизнь он не раз занимался этим. Когда зашил, отодвинул от себя рукав, придирчиво проверил работу, даже подергал и остался доволен.
Он до того увлекся, что казалось, совсем не замечал, как мальчик нетерпеливо вертелся на скрипучем стуле. Над городом, тихо стрекоча, пролетел аэроплан. Колька подбежал к окну. На крыльях его ясно виднелись красные звезды.
— Наш, дозорный, — сказал Костюченко. — пока вы в госпитале, ребята, лежали, наши-то одного сбили, к рыбам пустили в Волгу. Боятся они теперь нас, ясное море. Небо-то наше теперь, флотцы!
Костюченко снова занялся своим делом.
Колька несколько раз пытался заговорить ним, но моряк с большим увлечением продолжал шить, при этом напевал вполголоса:
Матрос умолк, проверяя обшлаг шинели. Он откусил зубами нитку, разгладил пальцами шов и, довольный, улыбнулся:
— На, получай!
Наконец-то! Колька потянулся к шинели, но моряк, любуясь своей работой, продолжал:
— Зашито, парень, навечно, мертвым узлом… А это что такое? — оборвал он себя, указывая на
