готовую оторваться пуговицу, — чего она болтается? Не дело! Погоди-ка, сейчас мы ее пришвартуем.
Но Колька торопился: ему надо было попасть к Острову ровно в двенадцать часов. Он рассчитывал, что тот поможет ему уйти на фронт.
— Да я потом, дядя Глеб, сам сделаю. Спасибо вам.
Глеб Дмитриевич лукаво посмотрел на Кольку и грустно отвернувшуюся к окну Наташу. Моряк прекрасно понимал: не терпится пареньку, во сне видит, как бьет Деникина. Костюченко добродушно сказал:
— Спасибо? Что ж, доброе слово! Им хоть и не закусишь, а, пожалуй, иногда ни на что не променяешь. Да ты не очень торопись. Сам понимаешь, успеется…
Что именно успеется — Костюченко не сказал, но было совершенно ясно, что он имел в виду.
— Я не могу ждать! — взволнованно ответил Колька. — Дядю Андрея прозеваю.
— А ты не горячись, тихий ход, самый тихий, — успокаивал Глеб Дмитриевич. — Я вот хочу задать тебе вопрос, на зрелость проверить. Вопрос серьезный, как говорится. Очень важный. Наташа, ты тоже послушай.
— Так вот, — после паузы продолжал матрос, — задам я тебе, Коля, очень важный вопрос. Ты как относишься к Советской власти — индифферентно или не индифферентно? Ну, ясное море, говори!
Костюченко любил иногда озадачить собеседника иностранным словечком.
— Чего? Чего? — спросил Колька и в недоумении уставился на моряка.
Матрос, довольный произведенным впечатлением, строго сказал:
— Я говорю, к Советской власти ты как относишься?
Коля замигал глазами. Он не знал, зачем Глеб Дмитриевич задал такой вопрос. Не для того ли, чтобы показать, что он, Колька, еще во многом не разбирается и что ему еще рано воевать.
— А что это такое, дядя Глеб? Это самое индии…
Матрос словно не замечал смятения мальчика. Прежде чем ответить, встряхнул с некоторым сожалением шинель: «Эх, жаль, дырок больше нет», — и сказал:
— Так-то, малыш, значит, не знаешь? — слово «малыш» он подчеркнул и с упреком покачал головой. — Что значит отсутствие образования. Правильно говорится в пословице: «Ученье — свет, а не ученье — тьма».
…Все ясно: дядя Глеб не хочет пустить его воевать против Деникина, считает маленьким. Его, Кольку, маленьким… А он-то верил Глебу Дмитриевичу, считал своим другом. И Наташа молчит, отвернулась. Неужели они заодно?..
Раз так, Колька сейчас докажет, что он не «малыш».
Прежде чем матрос успел сообразить, в чем дело, Колька вырвал у него шинель и схватил лежавший на стуле вещевой мешок. Нижняя губа мальчика задрожала. Сорвавшимся от обиды голосом Колька крикнул:
— Я за Советскую власть, если надо… — и, не договорив, выскочил из комнаты, с силой хлопнув дверью. На улице слезы застлали ему глаза.
А Глеб Дмитриевич посмотрел в окно на бегущего Кольку, сдвинул на затылок бескозырку и повернулся к Наташе:
— Твердый парень. Хорошая порода, отличный моряк выйдет. А фронта ему все-таки не видать — мал еще…
Глава 38. Навстречу солнцу
Стояло чудесное весеннее утро. Вольный волжский ветер приносил с собой запах распустившихся деревьев. Звонко журчали ручьи.
Во дворе крепости занимались бойцы. Колька остановился. Вот один боец колет штыком чучело. Молоденький взводный нервничает и неестественно громко командует:
— Коли! Назад!
Красноармеец колет. Хорошо и ловко получается у бойца — ни одного промаха.
Колька позавидовал тому, как далеко забросил какой-то коренастый крепыш гранату, и подумал, что со временем, если получится, и он, Колька, не хуже других будет колоть штыком, бросать гранату и ползать по-пластунски.
Размышляя так, он заторопился к Острову.
В комнату его пропустили без задержки. Он увидел присевшего у стола на корточках Острова, а с ним рядом, тоже на корточках, Николая Семеновича, старого рабочего Нобелевских мастерских.
Колька одернул шинель, поправил вещевой мешок за спиной и, хотя был удивлен их позами, обратился к Острову. Тот жестом попросил Колю подойти.
— Так вот, — сказал он Николаю Семеновичу, продолжая разговор, — надо спилить ножки вершка на два.
— А может, потерпим, Андрей Иванович? Столы-то попортим.
— Нет, Николай Семенович. Время не терпит, детей надо учить. Школ не хватает. Вот на днях уходит тридцать шестой полк, освобождается здание. Откроем школу. Столы подпилим — парты будут.
— Время-то какое, — осторожно возразил Николай Семенович.
— Время, действительно… — глядя на Кольку, согласился Остров. — И все же детям нужно учиться. Как ты думаешь, — обратился он к Кольке, — удобно будет ребятам, если мы столы немного подпилим?
— А я на фронт, дядя Андрей, — нахмурился Колька и для большей убедительности снова поправил шинель и вещевой мешок.
— Это я знаю.
— Откуда? — раскрыл глаза Колька.
— Не слепой. Весь твой вид об этом говорит, да и лицо уж больно воинственное.
Николай Семенович ухмыльнулся.
— А вы не смейтесь!
— Зачем смеяться, — серьезно ответил Остров. — Ты лучше скажи, где находится Рейн или Висла?
— Я хочу на фронт, — глядя в окно, упрямо повторил Колька. — Я хочу бить Деникина.
— Тебе надо учиться, — тихо и ласково сказал Остров. — Воевать, хотим мы или не хотим, а придется еще не раз. А пока тебе надо учиться, Коля. Нам нужны образованные люди.
Остров посмотрел на Николая Семеновича, тот многозначительно покачал головой и развел руками, дескать, что поделаешь.
Остров едва заметно улыбнулся.
— Что ж, хорошо, — подумав, сказал он, — поехали в казарму.
…Приняв рапорт дежурного по батальону, Остров направился в помещение для классных занятий. Вместе с красноармейцами Остров и Коля вошли в большую комнату.
У круглой черной печи — высокий тонкий учитель. Лицо его сосредоточено. Увидев Острова, он остановился, но Андрей Иванович сказал:
— Прошу вас, продолжайте.
Учитель вывел на печке мелом букву.
— Какую букву я написал? — спросил он.
— У-у-у, — раздался гул голосов.
Не стирая предыдущую букву, учитель поставил рядом другую.
— А это какая?
— С-с-с, — просвистело в комнате.
— А как мы прочитаем эти буквы вместе?
— У-у-с-с, — протянули курсанты.
— А быстрей?
— Ус, — радостно закричали «ученики».
